Матёрый

Руднев поморщился. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь превратно толковал русские народные поговорки, которыми он увлёкся в последнее время с подачи референта, составлявшего для него тексты речей и выступлений.

— Не любишь ты, Боря, великий и могучий, — осуждающе сказал он. — При чем тут беда? Я имею в виду начало, успешно положенное начало. Это образное выражение. Когда дело подойдёт к завершению, я скажу: конец — делу венец. Понимаешь?

— Конечно, Александр Сергеевич. Но начало все равно было лихим, таким лихим, что… — Губерман прыснул в трубку.

Руднев отстранил сотовый телефон от уха, словно опасался брызг губерманской слюны, а когда вернул трубку в исходное положение, тон его был сух и официален:

— Завтра утром у меня с докладом. Все. Я очень занят.

Возвратив охране трубку, он уставился в зал, пытаясь определить, живого бойца уносят с арены или мёртвого. Откинулся разочарованно на спинку кресла. Этот был жив, хотя и здорово покалечен.

Уж чего-чего, а трупов и.о. губернатора за свою карьеру навидался предостаточно.

* * *

Незадолго до этого телефонного разговора новоиспечённому гражданину Израиля господину Кацу, уроженцу Курганска, наведавшемуся с исторической родины на родину малую, показали рыбину, и ему захотелось заплакать.

Отчего в нем прорезалась такая сентиментальность? Это же была не фаршированная мамой щука и даже не бабушкина сельдь под шубой. Самый обычный местный окунь, хоть и здоровенный. Неужели Каца охватила ностальгия по босоногому детству, когда он с друзьями-товарищами рыбачил на курганских прудах, именуемых здесь ставками? Нет. Гость города страдал, очень сильно страдал, но вовсе не от острого приступа ностальгии. Тогда, может быть, ему стало жаль задыхающегося окуня, судорожно разевающего губастый рот? Нет. Кацу стало жаль самого себя. А слезы наворачивались на его глаза по той причине, что окружавшие его молодые люди грозились запихнуть головастого окуня ему в задний проход, а потом сделать вид, что так и было.

Рыба гниёт с головы, но когда она гниёт в закупоренной прямой кишке человека, то и «царь природы» невольно вовлекается в этот процесс разложения.

Кац хотел жить. Окунь — тоже. Изогнув сильное тело и растопырив все своё шипастое оперение, он неожиданно запрыгал на столе, едва не свалившись на пол:

— Живучий какой! — искренне восхитился молодой интеллигентный собеседник Каца. — Ребята его три часа назад у какого-то Ивана-дурака на водку выменяли. — Он отодвинул бунтующего окуня подальше от края стола и пососал пораненный палец, доверительно сообщив при этом:

— Колю-у-чий! Потом его ни за что не вытащить… С виду — обтекаемый, скользкий. На самом деле — чешуя, гребень, плавники… Хотите попробовать?

— Не хочу! — истерично взвизгнул Кац.

Под низкими сводами подвала раздался дружный гогот парней спортивного телосложения, которые толпились у двери, с любопытством наблюдая за происходящим. Молодой человек поправил на переносице очки с дымчатыми стёклами и тоже хохотнул беззлобно:

— Вы меня не так поняли. Просто потрогайте это создание. Ну? Смелее!

Кац брезгливо ткнул окуня пальцем, понюхал ноготь и сварливо произнёс:

— Дикость! Абсолютная, беспросветная дикость!

— Так мы в дикой стране живём, — покаялся молодой человек. — Отсюда и нравы. Так что не испытывайте судьбу. Соглашайтесь. А?

— Но ваше предложение неприемлемо! — Кац выбрал самые убедительные интонации из всех возможных. — Зачем мне ваш особняк за два с половиной миллиона долларов на берегу какого-то вонючего ставка? Да я во Флориде виллу в два раза дешевле найду! Такую, чтобы до меня в ней проживала сама Синди Кроуфорд.

— Только не надо мне заливать тут про Синди Кроуфорд! — Молодой человек внезапно окрысился, сделался грубым и неприязненным. — Лично я её терпеть не могу.

— Как скажете. — Кац примирительно развёл в стороны открытые ладони.

Молодой человек хмыкнул и подтвердил:

— Вот именно. Как скажу, так и будет. — Он выразительно посмотрел на окуня, а потом на собеседника, как бы примеряя их друг к Другу — рыбу и человека.

— Мы договоримся, — быстро сказал Кац, проследивший за его взглядом.

— Всегда можно обо всем договориться. Решить вопрос к удовольствию обеих сторон. Я правильно говорю?

Утвердительного ответа он так и не дождался.

А это пугало. Не удавалось Кацу воззвать к совести собеседника, к его очевидной интеллигентности.

Даже туманные намёки на родственную кровь не срабатывали. Позади молодого человека стояли совсем уж несговорчивые ребята, тогда как за спиной Каца не было никого — ни моссадовцев, ни даже телохранителей, оставленных в целях экономии в далёкой Хайфе. Приходилось полагаться лишь на свою изворотливость и дипломатическую смекалку. Кац заискивающе улыбнулся:

— Такие подвалы я раньше видел только в кино про гангстеров. Думал, все это выдумки. Голливудские страсти-мордасти…

Молодой человек скучно посмотрел на него сквозь дымчатые очки и сказал:

— Это не кино. Это жизнь. Настоящая жизнь, настоящая смерть. Окунь вот сдохнуть успел, пока мы беседовали. Но вы же не станете настаивать, чтобы он был непременно живым?

Кац жёлчно напомнил: