Матисс

В 30-х и особенно в 40-х годах Матисс вновь принимается за интерьеры с женскими фигурами, но характер их иной, чем в 20-х годах. Матисс отказывается от деланной экзотики Востока, не пишет обнаженных фигур. Преобладают женские фигуры в красивых праздничных платьях, которые позируют художнику в креслах, на фоне ковров, рядом с цветами в вазах и пальмами. После тяжелой операции в письме к сыну Матисс просит о том, чтобы его навещали дочки его знакомых и позировали ему. На одной фотографии тех лет можно видеть, как перед ним на высоком подножии сидит по-праздничному разодетая модель, тогда как художник за мольбертом усердно трудится над тем, чтобы в своей картине придать миловидной девушке черты своей светлой поэтической мечты. Понимание жанра в этих картинах Матисса находит себе близкую параллель у Вермеера и у Коро.

Картина „Две женские фигуры на фоне листвы” (илл. 29) выглядит как эскиз, но это вполне законченное, к тому же прелестное произведение. Две стройные женские фигуры похожи друг на друга, как две сестры. Картину можно было бы назвать „Дуэт“, хотя они и не поют. Листья на фоне служат по отношению к фигурам ритмическим сопровождением. Эти листья так огромны, что фигуры рядом с ними кажутся маленькими, почти миниатюрными. Но главное — это то, что листья воспринимаются не как листья дерева, а как украшения, ритмично расположенные на плоской стене. В лицах обеих девушек опущена передача черт, овалы лиц повторны, как листья на стене за ними. Также повторны и краски картины: охра, бледная зелень и голубое. Эти ритмические повторы вносят в скромную бытовую сцену элемент строгой закономерности, необычайности и даже таинственности.

Сходный мотив — две молодые стройные разряженные женщины — решен совсем по-другому в картине „Желтое платье и шотландка“ (илл. 32). На этот раз в картине больше ярко сверкающего света. Это не значит, что у Матисса изображены солнечные лучи. Вся картина излучает свет, как бы улыбается. Она выглядит как беглая зарисовка с натуры, но в сущности искусно и вдохновенно построена. Брюнетка в желтом служит источником света, ее черная прическа по контрасту усиливает ее светозарность. Фигура женщины у ее ног в клетчатом шотландском платье соответствует ковру на стене, только ткань ее платья более тяжелая (как и терракотового цвета пол), недаром она „съехала” к нижнему краю картины. Обе женские фигуры вместе составляют классическую пирамиду. Превращение обеих фигур в элементы узора поддерживается тем, что один цветок в горшке почти сливается с плоским ковром, а листья другого заполняют пустоту белой стены.

В картине „Королевский табак“ (илл. 33), названной так из-за коробки на столе, меньше простора и света, она кажется даже несколько перенасыщенной цветом, как и некоторые картины 20-х годов, вроде „Двух девушек перед мавританским фасадом ” (1921, Филадельфия, частное собрание). Ядро ее замысла: женщина в кресле соответствует мандолине, также „сидящей ” в другом кресле. Уподобление друг другу в формальном и красочном отношении этих столь разнородных предметов подкрепляется в этой картине тем, что и другие предметы сближаются друг с другом: в частности, драпировки за женщиной и за мандолиной того же красного цвета, что и ковер, а обивка кресла — синяя в тон драпировке в середине, к тому же мотив перекрестных штрихов, как бы росчерк художника, повторяется на драпировках, на ковре и на обивке кресла. Красным цветам соответствуют не менее яркие лимоны на столе. Вертикальные полосы двери и занавеса обрамляют картину и усиливают в ней конструктивность. Композиция картины сложна, в ней много подробностей, но художник сладил с трудной задачей, подчинив их четкому ритму форм и рифме красок.

В двух однофигурных картинах художник стоял перед сходной задачей. В картине „Отдых танцовщицы” (илл. 55) поза женщины, взобравшейся с ногами на кресло и с закинутыми над головой руками, совсем не заученная, не условная. В этом непринужденном жесте есть что-то от свободного движения балерины, но не танцевального, как в мерионском панно, а более обыденного: женщина испытывает потребность расправить члены. Как нередко у Дега, это «невыгодная» для нее поза. Но в обрамлении ярко-красных ручек и ножек старинного кресла сама фигура превращается в орнаментальный завиток (недаром, чтобы акцентировать ее жест, лицо ее не написано). Контраст с грубыми неровными квадратами каменного пола делает ее гибкой и изящной. И вместе с тем фигура „привязана” к полу: ее костюм того же сиреневого цвета, что и его плиты.