Матка

— Стоп! — потому что ей показалось, что запись вырвалась за границу реальности, и все происходит на самом деле; однако световые сполохи застыли в пространстве и свернулись внутрь невозмутимого каменного экрана. Постепенно Черона поняла, что нашла запись, которую искала, которая объяснит ей все; потому что голос, который она услышала, невозможно было спутать ни с чьим другим, — голос внушения и мира смертельно опасных превращений, голос ее отца.

Теперь, хотя осталось еще много невыясненных вопросов, Черона поняла главное: доступ к свидетельствам неизвестного мира откроет ей тайну происхождения ее кошмарного дома; а понять принцип создания объекта означало найти способ его уничтожить.

Постепенно Чероне открылись многие события, послужившие прообразами ее текущей жизни; и, хотя сущность и механизм трансформы ушедшего мира человеческих цивилизаций, который по-прежнему казался Чероне немножко ненастоящим, все еще ускользали от нее, интуитивное понимание Заповедной Высоты, трехмерной материальности и собственных возможностей раз от раза возрастало.

Теперь Черона почти все время проводила на физическом плане. Лишившись возможности постоянно наблюдать за дочерью, Тасманов попытался выведать о ее новых возможностях, подыгрывая ее былому стремлению к доверительным беседам. От случая к случаю он вкрадчиво интересовался, как она провела время, чем занималась, отчего это у нее хорошее настроение, словно его в самом деле интересовала ее жизнь. Угадывая правду по ее молчанию и чувствуя опасность, он, бывало, старался смутить ее беззастенчивостью, прямо спрашивая:

— И как тебе дом, в который ты спускалась? А какие книги ты читала в библиотеке? Ты видела там каменные зеркала? — порой безошибочно угадывая, как в действительности Черона провела день.

Но Черона на все расспросы только рассеянно качала головой.

— Я все время была здесь, папа. Я занималась только тем, чем ты велел. Больше ничего нет, — заученно повторяла она.

И Тасманов не осмеливался вменить дочери в вину, что перестал видеть ее.

Однако попытки проконтролировать Черону не ограничились бесцеремонными допросами. Однажды в доме на плато Черона уловила краем глаза какое-то движение за спиной и, обернувшись, увидела блуждавшую по комнате с расставленными клешнями имаго. От неожиданности Черона испугалась и торопливо вскочила на ноги; имаго тотчас же повернула в ее сторону свое лишенное всякого выражения лицо. Но Черона сразу сосредоточилась и стала пристально наблюдать за тварью. Имаго сделала несколько неуверенных шагов по направлению к ней, повела клешнями по сторонам — Черона аккуратно увернулась — тварь прошла мимо и вновь принялась бессистемно блуждать в помещении, словно перестала ее замечать. Поняв, что имаго каким-то образом улавливает интенсивные всплески эмоций и лучшей гарантией безопасности будет беспечность, Черона перестала обращать внимание на тварь и снова взялась за чтение. Побродив немного по комнате, имаго мелькнула в ореоле миражей Заповедной Высоты и пропала.

Обдумав отличие обманной материальности от трехмерного мира, Черона поняла принцип созвучия мысли с субстратом, по которому действовал Тасманов, и успешно освоила материализацию нужных ей вещей. Собственно, стимулом к практике стал неиссякаемый источник проблем и претензий, в который Тасманов превратил питание: после ссоры есть он дочь не звал, а просить Чероне не хотелось. В порядке эксперимента она вызвала к себе обед, и привычные чашки с медом и молоком появились. Правда, Черона даже не почувствовала вкуса, так как все время ждала, что отец попытается вырвать еду у нее из рук, но специально не уходила в трехмерный мир, а Тасманов сделал вид, что не заметил самоуправства дочери.

В другой раз Черона, будучи в плохом настроении, резко отказалась надевать бесформенные платья, которые навязывал ей отец. Правда, крикнув в ярости, что ненавидит это кукольное тряпье, она сообразила, что никогда не пыталась определить собственные предпочтения в одежде. Однако отступать не хотелось, и Черона, с трудом припомнив некоторые детали костюмов обитателей плотского плана, создала для себя среднеарифметический, как ей показалось, вариант, определенно не похожий на бесформенное платье, хотя Тасманов скептически заметил, что "в таком сочетании эти вещи носят разве что персонажи кошмарных снов".