Матка

— Вроде ничего… — неуверенно улыбнулась Черона. Острая боль в самом деле чувствовалась только при резких движениях, а за жалобы полагалось строгое наказание. Кровать растворилась за ее спиной.

— Ну вот и отлично! — подытожил отец. — Пройдись-ка по улицам, только на рельсы не залезай — это не трамвайные пути… по ним человекодавилка иногда проезжает.

— Должно быть, очень интересная машина, папа, — отозвалась Черона светским тоном: она была приучена хвалить все произведения фантазии отца.

— И, кстати, неплохо бы здесь кое-где прибраться! — деловито добавил Тасманов. — В некоторых домах есть тиски для пальцев, ты в комнаты загляни. И, где найдешь оторванные пальцы, — выбрасывай.

Несмотря на бойкие попытки, у Чероны не получалось продолжать прежнюю жизнь; что-то в ее здоровье бесповоротно нарушилось. Боль больше не проходила ни на мгновение, то глухо клубясь где-то под ребрами, то вдруг вонзаясь, как нож, то растекаясь по всему телу такой изнурительной ломотой, что невозможно было пальцем шевельнуть, и Черона подолгу в полном изнеможении лежала в кровати, теперь уже без всякого принуждения избегая покидать свою каморку. Ходить девочка стала медленно и словно бы неуверенно, порой задумывалась в рассеянности, замерев посреди какой-нибудь работы или не договорив фразу — чего раньше никогда бы себе не позволила, — и не сразу отзывалась на окрики отца, словно оглохла. Руки у нее теперь часто дрожали от слабости, от малейшей физической нагрузки появлялась одышка, и работать с прежней тщательностью ей удавалось ценой последних сил.

Вообще-то мысли о дочери редко занимали Тасманова, но сейчас состояние девочки изменилось настолько, что даже он обратил внимание. Сразу он не стал ничего предпринимать, но некоторое время спустя поделился сомнениями с Маткой:

— А что, если маленькая жаба помрет?

Матка пренебрежительно усмехнулась.

— Вот уж на что, по-моему, не приходится надеяться…

— Какая-то она уж больно квелая в последнее время.

Матка неприязненно повела плечами.

— А где, собственно, она сейчас?

— Да вроде у себя лежит, больная… Я ее недавно раэлями потрепал.

Матка посмотрела в зеркало и мрачно ощупала взглядом изображение комнаты дочери. Черона бродила по каморке, возясь с какими-то делами по хозяйству.

— Ковыляет… — враждебно усмехнулась Матка. — Ну ты смотри, а?

Она с досадой убрала картинку и откинулась в кресле.

— Ну что ж… В конце концов у нее физическое тело. Для людей смерть является вполне естественным процессом…

— Я смотрю, ты настроена философски, — улыбнулся Тасманов.

Матка потянулась, закинула ноги на подлокотник и тоже улыбнулась.

— Да какая-то она… уж очень лишняя. Без конца ошивается рядом и все как будто ждет чего-то, смотрит так просительно… все хочется ей, чтобы как-то по-особенному к ней относились, — Матка рассмеялась.

Вообще-то ее жалобы на дочь были несколько преувеличены: Черона всячески избегала беспокоить мать и благоговела перед ней, как перед божеством, однако Матке даже безмолвное присутствие дочери казалось несообразно утомительным.

— То есть ты предлагаешь ничего не предпринимать? — задумчиво спросил Тасманов.

Матка покачала головой.

— Пусть помирает, — небрежно обронила она. — Затянулась уже твоя затея с игрой в дочки-матери. Пора заканчивать этот балаган.

Вследствие решения не обращать на болезнь дочери внимания оставалось только поддерживать дисциплину прежними способами. За очередную провинность отец привинтил к Чероне железные кандалы и снова надел неподъемную маску, но, хотя прежде девочка переносила подобные наказания довольно легко, на этот раз, сняв железо, она не ощутила привычного облегчения. Наоборот, состояние ее резко ухудшилось, во всем теле появилось какое-то необъяснимое утомление, каждое движение вызывало раздирающую боль. Черона безрадостно добрела до своей каморки, и вскоре снова начался жар.

Черона легла в кровать и по обыкновению стала ждать, пока боль отступит, но время шло, а боль не проходила, — напротив, притихнув теперь, в относительном покое, Черона отчетливо ощутила, как истекает ее жизнь. Впервые она почувствовала не дремотное забытье, вызванное постепенным восстановлением организма, борющегося с травмой, а опустошение, роковое изнеможение, поглощавшее ее, словно постороннее враждебное существо. Впервые Черона ощутила приближение смерти и поняла, что ее смерть уже ничего не исправит, что исправить что-то может только жизнь, и что надо избежать сметри любой ценой.

Прежде Чероне и в голову не приходила мысль покинуть Заповедную Высоту. Родители были для нее всем миром, она не представляла себе жизни без них, таких справедливых и сильных. Но теперь, что значил риск отказаться от всего, ради возможности наконец-то заслужить их любовь, быть может, последней? И Чероне, бесконечное время промучившейся в размышлениях, в попытках разобраться в непостижимом характере родителей, теперь показалось, что спасительное решение головокружительно просто, и она удивлялась, как раньше о нем не подумала.