Матрикул Тень Миротворца

Тогда откуда такое богатство в обеспечении рекрутов? Французский шлем Адриана с гербом Российской Империи и удобным расширенным у подбородка кожаным ремешком, пилотка с кокардой защитного цвета, впрочем, парень, что её рассматривал, назвал её смешно «перелёткой». Две полотняные гранатные сумки, патронные подсумки и нагрудный патронташ из кожи, поясной кожаный ремень с гербовой пряжкой, жёлтая поясная кобура судя по размерам, под револьвер, пара кожаных (а не парусиновых!) ботинок с новенькими обмотками, малый ранец, алюминиевая фляга в матерчатом чехле, котелок, набор для чистки оружия. Когда же на белый свет появились ремённо-плечевой обвес, по маркировке — британского происхождения, и даже некое подобие бронежилета, смахивающее на ламеллярный доспех, исполненный на полотняной основе, у меня и вовсе отвалилась челюсть. Это что же такое получается? Да вся эта экипировка стоит как бы не в три, а то и в пять раз дороже той, которая полагалась сибирским стрелкам! Точку поставили пара защитных и жёлтых погон с номерами, а также нарукавный прямоугольный шеврон, изображавший стилизованную чёрную круглую гранату, перечёркнутую орудийными стволами с тремя жёлтыми языками пламени кверху.

Я коснулся ламеллярного бронежилета. Да, разве что от осколка, ножа, ну и, может быть, штыка сгодится. И то не факт. Мой явно получше будет. Но этот значительно легче. И обычным солдатам лишним не будет. Нда-а-а, а штабс-капитан не врал. Экипировку продумывал очень знающий и бывалый вояка. Хотя на мой вкус многовато всего. Будем посмотреть…

Наконец, настала и моя очередь. Я пока шёл осмотр обновок, да прикидка обмундирования, провёл ревизию своей наличности. Три сотни от Ивана Ильича, дай бог ему здоровья, перекочевали в подаренный кисет с монпансье и спрятаны на дне вместе с записками Вяземского, трёхрублёвую купюру с несколькими серебряными полтинниками переложил в правый брючный карман. Пока рылся в мешке накоротко проинспектировал свой сухой паёк и, движимый внезапной мыслью, переложил наверх шмат копчёного сала в тряпице, буханку чёрного хлеба и круг копчёной конской колбасы. Остро пожалел о том, что не храню на всякий случай ни табака, ни папирос. Судя по опалённым пшеничным усам ефрейтора, тот не чурался этой пагубной привычки.

— Ну шо встрял, сибиряк? — голос ефрейтора из складского нутра подтолкнул меня к входу.

Внутри склад напоминал торговую лавку, только без витрины и плохо освещённую лишь одной масляной лампой. Вместо прилавка была горизонтально прилажена струганная дощатая столешница на дверных петлях. Опиралась она на подпиленную дверную коробку, что вела собственно к складским полкам. Перед ней вопросительно уставившись на меня стоял каптенармус.

— Здравия желаю, господин ефрейтор! — брякнул я, чтобы хоть как-то завязать разговор. Радовало, что были мы на складе одни, значит, должно получиться.

— Здоровкались, вже, — беззлобно и устало ответил ефрейтор. Он начал выкладывать на столешницу, где для удобства была расстелена шинель положенную мне амуницию.

— Прошу простить, господин ефрейтор. Дозвольте спросить?

— Чого ишо? — пшеничные усы встопорщились недобро.

Ну что ж, попробуем импровизацию. Со штабс-капитаном прокатило, авось и сейчас сработает.

— Дядька мой, Царствие ему Небесное, отставной подпрапорщик, наказывал мне: «Попадёшь в войско, Гаврила, перво-наперво, всегда уважай отцов-командиров, офицеров, но особливо прояви внимание к каптенармусу и писарю. Ибо работа их хоть и незаметна, а большую важность имеет!»

— И шо? — мне показалось, или тон ефрейтора стал мягче и…заинтересованнее, что ли.

Я опустил мешок с загодя развязанной горловиной и аккуратно выложил на столешницу рядом с кучей амуниции сало, хлеб и колбасу, предварительно приоткрыв уголок тряпицы на котором блеснули три серебряных полтинника.

Предупреждая деланное возмущение со стороны каптёрщика, сыграл на опережение:

— Не чревоугодия, а здоровья для. Вы ж весь в трудах, заботах о нас горемычных. Когда-то ж надо и о себе позаботиться, — я недвусмысленно завернул уголок полотна, скрывая серебрушки.

Ефрейтор, уже открывший рот, чтобы рявкнуть на меня, крякнул, подкрутил ус и, поднеся к глазам одну из своих бумажек, задумчиво прочёл, щурясь от недостатка света:

— Пронькин Гаврила Никитич, хм…вроде не жид. А ли как?

— Обижаете, пан ефрейтор, русский, сибиряк. А что груб, так сирота я. Гимназиев не кончал.

— Хитрун, шахрай, от, бисова дытына! — в голосе каптёрщика прорезалась чуть ли не отцовская любовь, — сальце, хлебушко…гарно, хлопчик. Тильки вид тэбе ж выдав всё равно, що потрэбно, як положено. Нэ бильшэ, нэ мэньше.

— Так я не для этого же, господин ефрейтор, только ради уважения! — возмущённо воскликнул я, мысленно взывая: «ну где ты там, Станиславский? Давай отмашку уже!»