Матрикул Тень Миротворца

— Его высокоблагородие, Иван Ильич приказали, что б, мол, дух боевой поднять. Это от мастеровых Златоустовской фабрики воинам русским в залог победы, значит. Ну я и скумекал, на свой вкус. Мало ли что пост. На войне всё-таки. Там ещё конфеты, орехи, изюм с сухофруктами. И по списку я всё, как положено купил. Из своих немного добавил: чеснока четыре фунта, два фунта чая, фунт кофе; перцу, соли и сахару понемногу.

— Из своих что ли, Гаврила? — недоумённо переспросил Демьян.

— Ну и что? Я же с вами кормлюсь? А сам ещё не на довольствии.

— Чеснока-то зачем столько? Да и кофе? Не графья ведь…

— За чеснок спасибо скажете, когда на одной брюкве да каше жиденькой воевать придётся. В тайге, в дальнем походе чеснок первое дело. От цинги, да от тоски. Не кору же варить. А кофе. В караул там, али в ночь на посту, чтоб не спать: разжуёшь пару зёрен, всё полегче! — я улыбнулся.

— Я ж говорил, Гаврила — голова! — влез рыжий Семён.

— Ладно, поглядим потом, — с сомнением качнул головой младший унтер, — сапоги-то прикупил себе, тетеря?

— А то! — я вытащил свою гордость из сумки, вывалив заодно и жилетку с лопатками. На охотничий лапсердак никто не обратил особого внимания, а на лопаты санитары уставились и, не удержавшись, захохотали. К ним присоединился и Демьян.

— Ты чего, Гаврила, лопат столько накупил? Двумя руками от немца закапываться собрался?

— Ничего, господин младший унтер-офицер, завтра с утра наточу их и покажу, куда закапываться собрался.

— Ну-ну, — Демьян держал в руках сапоги, рассматривая и чуть ли не пробуя на зуб кожу, — знатные, Гаврила, ох знатные. Не фасонистые, а по делу. Вот еж ли б так солдатские шили. Эх! Тока гляди за ними в четыре глаза, охотник. Уж больно хороши. Ещё попятит кто. Наши-то ещё ничего, а вот на переформировании или переброске войск гляди в оба. Там это как за игру али за лихое баловство считается.

— Ничо-ничо, пусть попробуют! — отмахнулся я.

— Это чо и всё, что себе взял? На обзаведение? — тряхнул унтер мою пустую суму.

— А чего ещё? Всё равно в Самаре казённое выдадут. Пара белья да портянок у меня есть. Переживу.

— Э, нет паря, так нельзя. Чего ж так-то… — почесал затылок Демьян, — ладно, за обчество ты отработал правильно, за что тебе поклон, артельщик. Тока в следующий раз, прежде чем своё тратить, подумай хорошенько. Деньга она береженье любит. Смекаешь?

— Смекаю, — пожал я плечами.

— Тогда, чтоб запомнил, вот тебе и от меня спасибо, — младший унтер-офицер вытащил из-под своей койки рундук и открыл его, — вот, держи, запасная у меня была. Ещё в Минске брал в еврейской лавке. Сносу не будет.

Я открыл кожаный вытянутый футляр, в котором покоилась опасная бритва с рукоятью из перламутровой кости и клеймом MARX & C. Solingen на лезвии.

— Не то ходишь, как ёж, али вахлак из лесу. Непотребно для русского солдата!

— Но это ж…дорого, — попытался я возразить.

— Не дороже денег, Гаврила.

— Спасибо, братцы, — я встал и не поленился поклониться в пол. Не знаю, откуда это ко мне пришло, но в вагоне одобрительно загудели. Со всех сторон потянулись руки: кто совал пару чистых портянок, кто практически новую исподнюю рубаху…

Семён протягивал на ладони искусно вырезанную из цельного дерева плошку с помазком из конского волоса. Я заинтересовался поделкой:

— Сам сделал?

— А то, — ответил за него Демьян, — рыжий у нас и швец, и жнец. А знаешь, как он на балалайке могёт? Душа плачет.

— Сыграешь? — подмигнул я Семёну.

— Поздно уже. Завтрева. Пойдём, перекурим перед сном, — лицо санитара было серьёзным.

— Так я ж не курю.

— Ничо, постоим, поокаем…

Солдаты, разобрав и устроив припасы и вправду готовились ко сну. Лишь часовой с трёхлинейкой пристроился в тамбуре. Интересно, дотерпит до полуночи или заснёт раньше?

— Не выстужайте, ироды! — поторопил он нас.

Снег на улице прекратился, небо очистилось, на станции зажглись газовые фонари, светились несколько окон самого вокзала.

— Надо идти, Гаврила, — прервал мои наблюдения Семён.

— Куда…а-а-а, — я совсем забыл о сегодняшней встрече у водной станции. Со всеми этими заботами. Нда-а…как некстати. И не откажешься.

— Ты никому не сболтнул?

— Могила…

— Хех, позитивненько!

— Чего?

— Ничего, шагай давай. Как придём, станешь у предпоследнего вагона. Крикнешь, если кто появится из офицеров или жандармы

— Чего кричать-то?

— «Шухер» или «атас», на твой выбор.

— Чего?

— Ничего, кричи: «Пожар! На станции пожар!» Это больше всего сбивает с толку.

— А, понятно.

Мы проходили вагон за вагоном. Почти все двери тамбуров были плотно закрыты. Мороз с наступлением ночи крепчал, свежевыпавший снег вкусно похрустывал под ногами. Последние вагоны эшелона были товарными с опломбированными замками и со знакомым клеймом Златоустовской фабрики, отпечатанным чёрной краской рядом с инвентарными номерами.

Сюда свет газовых фонарей уже не доставал, но наступившая ночь была лунной, а отражавший свет снег позволял видеть не только силуэты и контуры предметов.

Нас уже ждали. Вернее, меня. Так как Сёма, как и было договорено, укрылся у предпоследнего вагона.