Матрикул Тень Миротворца

Тем не менее с божьей помощью, аккурат, как сказал Семён, к Крестопоклонному воскресенью, эшелон с пополнением для Сибирских полков прибыл в славный город Самару.

Если перроны Златоуста и Уфы поразили меня своей пустотой и отсутствием активной жизни, за исключением слоняющихся по службе полицейских, то самарский вокзал был настоящим Вавилоном Самаро-Златоустовской железной дороги.

Помимо нашего эшелона, прибывшего рано утром, здесь уже находилось минимум пять пассажирских составов, два товарных и постоянно гудел маневровый паровоз, растаскивая какие-то вагоны по путям. Нас запустили на ближний к вокзалу путь. На перроне яблоку негде было упасть: настоящий человеческий муравейник. Ярко светило не по-весеннему жаркое солнце.

Мы с Вяземским стояли на перроне у открытой двери санитарного вагона в ожидании вестового от начальника саратовского инвалидного госпиталя, которого коллежскому асессору было приказано ждать поручиком Глинским.

Белые косынки сестёр милосердия трепетали на весеннем ветру, как крылья бабочек, что первыми появляются в полях. Кажется, в детстве мы называли их капустницами. Я с тревогой посматривал то на снующих по своим делам людей, то на закопчённые стены вокзала. Двигающаяся и жужжащая толпа раздражала.

Неожиданно прямо передо мной из неё вынырнула сгорбленная старуха в огромном чёрном выцветшем платке и драном плюшевом полушубке.

— Солдатик! — вцепилась она в обшлага моей потрёпанной шинели, — сынка моего не видал ли? Андрейкой зовут. На войну по осени ушёл — и ни весточки, а? Не видал?

Глаза женщины были пусты и холодны, словно стеклянные шарики, на дне расширенных зрачков застыло безумство отчаяния.

— Простите. Не видал, тётенька. Этот эшелон на фронт едет, вы поспрошайте у других, — только и нашёлся что ответить я от неожиданности.

Женщина, словно, не услышав мой ответ, что-то невнятно и вопросительно забормотала, продолжая дёргать за рукава, потом вдруг отпустила их и сделала шаг назад, растворившись в толпе. Я было дёрнулся вслед, но был остановлен вяземским.

— Не надо, Гаврила, не поможешь ей уже ничем. Ordinarius rabidus.

— Все мы здесь немного того, князь, — вздохнул я.

— Ох, не нравится мне твой настрой, Пронькин, — Вяземский тронул за плечо стоявшую рядом Вревскую, — Ольга Евгеньевна, сумки санитарные все собраны?

— Не переживайте, Иван Ильич. Если чего не будет хватать, Семёна пошлём. Всё уж обговорено. Наши вагоны скоро на запасной путь отгонят. Так что мы готовы. Знать бы ещё к чему. Глинский ведь так и не сказал?

— Нет, душенька. Этот солдафон просто вызвал меня и приказал быть готовым всему личному составу лазарета к выезду в город, в распоряжение начальника госпиталя. Вот и ждём.

Вестового пришлось ждать не менее получаса. Явился пехотный фельдфебель с двумя станционным жандармами.

— Вашбродь, разрешите осведомиться? — несколько не по уставу обратился к Вяземскому высокий худой усач в полевой форме и укороченной шинели.

— Осведомляйся, братец.

— Вы будете начальник передвижного лазарета военный врач РОКК Вяземский?

— Так точно.

— Я по приказу начальника госпиталя инвалидов, господина Штабс-капитана Привольнова. Фельдфебель Лукин, вашбродь! — усач прищёлкнул каблуками. Получилось у него не совсем изящно, но довольно старательно.

— Чем могу служить, фельдфебель? — Вяземский обладал бездной терпения. Вестового мы прождали почти час. Будь моя воля…

— Вчера в Самару прибыл первый эшелон с пленными турками, сегодня ожидаются ещё два. Сарыкамышская операция, может, слыхали? Умылся кровью Энвер-паша… По распоряжению его превосходительства господина Губернатора все свободные врачи, фельдшеры, санитары и сёстры милосердия Самары, а также временно пребывающие в ведении тылового обеспечения округа мобилизуются для формирования обсервационного пункта для пребывающих пленных, — фельдфебель достал из-за обшлага шинели сложенный вдвое лист гербовой бумаги и вручил его князю.

— Мобилизация значит. Понятно, — у Вяземского заходили желваки, — всё бросить — и идти на сортировку турок? Понятно, — повторил князь. Губы его побелели от бешенства.

Дабы предотвратить вполне справедливую вспышку гнева, я решил вмешаться. Всё же фельдфебель ясно сказал: распоряжение губернатора. А он тут, скорее всего, и царь, и Бог.

— Иван Ильич, ничего не попишешь. Надо распорядиться, — тихо шепнул я, незаметно сжимая локоть Вяземского. Коллежский асессор медленно выдохнул сквозь зубы.

— Что же, Гаврила, а планы-то твои, как? Может, сам на призывной пункт пойдёшь?

— Никак нет, Иван Ильич, судьба пока с вами остаться. Там разберёмся. Чует моя ммм… шкура неспроста с этими пленными так засуетились. Неправда ли, господин прапорщик.

— Ваша правда э-э-э… — усач не нашёл, как меня поименовать, стрельнув по моим плечам с отсутствующими погонами, затем перевёл взгляд на Вяземского и, понизив голос до шёпота, сообщил ему: «Говорят, ожидают самого! Его сиятельство, верховного начальника санитарной и эвакуационной части генерал-адъютанта принца Ольденбургского!»