Матрица бунта

Самый жалкий из антагонистов в романе Лукошина — профессор, сбежавший в капиталистическую Россию из параллельного пространства, где сохранился Советский Союз: персонаж с подчеркнуто шаблонной речью, как будто и впрямь засланный в Россию порочить коммунистический строй. Не удивительно, что главный герой избирает иную модель для подражания и, эмигрировав в параллельный мир, с отличием оканчивает Высшую школу КГБ.

Карикатурные диссиденты Бенигсена смотрятся несмышленышами рядом с приставленным к ним майором Кручининым. Автор максимально смягчает образ, показывая, что майор воздействует на подопечных силой убеждения, а не угрозами. И даже делает его немного сродни узникам, подчеркнув, что и он “был шестидесятником со всеми вытекающими: наивным, беззубым, прямодушным”.

Литературную полемику года венчает игривый рассказ Александра Селина “Женское счастье”, опубликованный в “пляжном” выпуске журнала “Сноб” (2011, № 7–8). История долгого и триумфального ухаживания “полковника безопасности” за опальной художницей как будто и нас заставляет полюбить людей силы.

Поиск источника силы во многом объясняет мелкую мстительность Данилкина в отношении “Сахарова и Солженицына, Синявского и Горбаневской”. В интервью 2010 года сайту “Рабкор. ру” он подчеркивает, что не интересуется “альтернативой” — в отличие от “Проекта-для-всех”. Модель гражданского поведения, которую показала Улицкая в романе “Зеленый шатер”, сегодня представляется бесперспективной: касается слишком малых дел. “Диссидентское движение было прежде всего нравственным, вовсе не политическим”, и направлено было “вовнутрь, на изменение самого себя”, — восстанавливает историческую действительность Наталья Червинская на “OpenSpace.ru”. Но тот факт, что — ее словами — “люди пытались жить нормальной жизнью в ненормальном обществе” и “эта борьба и расшатала в конце концов систему”, больше не является образцом исторического действия.

“Нормальная жизнь”, движение “вовнутрь” превратились из политического творчества в рутину. Частная жизнь, право на которую для Улицкой неразрывно связано с идеалом свободы, стала ассоциироваться с историческим тупиком, советским застоем. Данилкин называет “смехотворными” свои былые “надежды на то, что если “нормальные люди” будут честно выполнять свою работу, не участвовать в коррупции и спокойно заниматься зарабатыванием денег, то Москва превратится в такой второй Лондон, своего рода Иерусалим для буржуазии, “место-где-приятно-жить” и прочая пошлятина”. А слова полуанонимной читательницы “Газеты. ру”, вывесившей на этом сайте “Девять причин, по которым я уезжаю из России”: “Со своей стороны я, кажется, сделала всё, моя часть договора выполнена. А где та часть, которую должно обеспечивать государство? Я не вижу”, — буквально совпали с высказыванием из давней статьи Захара Прилепина: “Я сделал все малые дела: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, поднял демографическую ситуацию, дал работу нескольким людям вокруг меня. И что? И где результаты в моей большой Родине?”.

Государственники выглядят новыми диссидентствующими, поскольку критикуют установившийся социальный порядок. К тому же очевидно, что именно они являются носителями идеализма, образцы которого, кажется, остались в советском прошлом. Когда критик Станислав Львовский в дискуссии на “OpenSpace.ru”, посвященной статусу диссидентов в нынешнем общественном сознании, обличает восторжествовавший “цинизм”: “такое состояние общества, при котором любая искренняя деятельность <…> подвергается сомнению; любая искренность, любое утверждение о том, что некто делает нечто по убеждениям, тоже подвергается сомнению”, — в идеалистическую оппозицию оказываются записаны не только бывшие диссиденты, но и нынешние государственники.

Автор новой биографии Юрия Гагарина бредит мессианством, как русские философы накануне революции, — и готовит для действующего правительства бизнес-план. Космос привлекает Данилкина как один из проектов, удовлетворяющих “исторические интересы” общества: через погибшего десятилетия назад Гагарина он парадоксально рассчитывает подключиться к будущему. Недаром то и дело оговаривает, что прорыв в космос — не местный и не только советский, а общечеловеческий и потому до сих пор актуальный проект.