Матрица бунта

Рассказчик как будто делает то же, что и герой «Запаха сигареты»: борется за права. Но делает это в соответствии с неуставной армейской этикой: «… получил информацию о том, что я, младший сержант Ухтомцев, должен срочно заступить дневальным по штабу части. С ума сойти! Это с обязанностью убирать офицерский туалет! С такой несправедливостью я не мог согласиться — я был по званию младший сержант, а по сроку службы, что намного важнее, “старый”, то есть отслужил уже полтора года. <…> Почему дежурным по штабу при этом назначался младший сержант Лебедев со сроком службы полгода, я не спрашивал, а упор в своих возражениях делал на положения устава, не предусматривающие заступление сержантов дневальными. Здесь я проявил себя твердым уставником». За попытку отстоять свои права — формально, а на деле — за дерзость и смелость перед лицом старшего по званию — герой отправлен на гауптвахту. Сюжет нам уже знакомый. Но если у Гуцко заключение героя получает трактовку в рамках художественного замысла автора, то Карасев подает гауптвахту не философски, а реалистично. Его герой в заключении не углубляется в себя, а продолжает веселый бунт безмятежного халявщика против труда и дисциплины. «Трудно было попасть на губу простому смертному солдату. Это было своего рода элитное заведение для отборных разгильдяев, людей, уважаемых солдатской серой массой, — одно на весь огромный гарнизон». В рассуждении о том, как часто и легко герою удавалось нарушать запрет на курение в камере, звучит настоящая школярская удаль. Нарушение предписаний как молодецкое достижение солдата — это ли не знак разложения системы военной службы?

«Своя позиция» — название с подковыркой. Позиция не как принцип, а как удобное расположение. Не вызов, а приспособленчество. «Своя выгода» — вот как можно назвать этот рассказ. Герой плевать хотел на исполнение своего долга перед системой — ему лишь бы к ней максимально приспособиться. Не прав ли он, если сама система воспитала в нем привычку выживать за счет лжи, ненависти и лени и потому не стоит ни уважения, ни жертв?

В рассказах Карасева очевидны направления, по которым автору, видимо, предстоит себя развивать.

Карасев явно злоупотребляет минимализмом и самоустранением (об этом в статье «Обретение нового» пишет его сверстник А. Рудалев — сборник «Новые писатели». Вып. 2. М., 2004).

Перспективными свойствами Карасева как прозаика являются его наблюдательность, камерность, умение быстро фиксировать резкие, сильные впечатления, не размывая их эмоциональную густоту лишними комментариями. Карасеву свойственна сдержанная, подтекстовая ирония, острая аналитичность. Недоговоренность, намек, угловатость суть отличительные черты его прозы. Но, кажется, он еще не умеет использовать свои преимущества.

Наблюдательность в его рассказах часто оборачивается пересказом событий, за которыми, если вдуматься, не стоит никакого «второго» смысла. В Карасеве мало тайны, а значит, изображаемый опыт армии и войны им самим не вполне осмыслен, не переработан в обобщающие символы и мысли.

Все это делает рассказы Карасева слишком близкими к публицистическим заметкам. Художественные образы подменяются логическими характеристиками. Слишком много пересказов, мемуарных сжатий впечатлений до сухого событийного реестра: «Деятельность Изюмцева характеризовалась еще тем, что…»; «От Изюмцева я узнал, что в 2002 году подорвался на растяжке старший лейтенант Цыганков. Одного из немногих, Цыганкова любили солдаты. Он был из того редкого типа офицеров, которые хоть и называют в своем кругу солдат обезьянами или бобрами и искренне верят в их отсталое умственное развитие, но никогда не позволят себе открытого презрения и оскорбления»; «Потом я узнал, как морально тяжело именно на четвертом месяце в Чечне, как притупляется инстинкт самосохранения и все валится из рук, позже это проходит, но лучше все-таки смениться».

Короткий рассказ сейчас «фирменный» жанр Карасева. Камерность идет ему. И все-таки даже в малой форме автор, бывает, нарушает цельность произведения, максимально дробит повествование. В рассказе «Капитан Корнеев» — шесть частей, но и они, если вчитаться, в свою очередь неподчеркнуто, но очевидно дробятся на фрагменты. Много описаний личности Корнеева, рассуждений о том, был ли он трусоват (как о нем сплетничали) или же нет, — в этих многозначительно поданных подробностях на самом деле мало конфликта, напряжения, мало отношения к сюжету рассказа, к образу рассказчика.