Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Изначально это понятие обозначало действие, вследствие которого субъект лишался своего прямого непосредственного права принимать решения. Искусством политической аннексии мастерски владел Наполеон, который оставлял монархам покоренных стран видимость власти, которой они при этом не могли пользоваться. На более общем уровне можно сказать, что «медиатизация» монарха характерна для конституционной монархии. В ней роль монарха сведена до формального «расставления точек над i»: он подписывает и таким образом делает обязательными к исполнению указы, содержание которых определяет выборный правящий орган. Разве то же самое, с некоторыми поправками, не относится к прогрессирующей компьютеризации нашего времени, в процессе которой субъект также все больше «медиатизируется»? У него отбирается власть и при этом создается ложное впечатление, будто ее становится больше. Когда наше тело медиатизируется (будучи пойманным в сеть электронных девайсов), оно одновременно с этим подвергается угрозе радикальной «пролетаризации». Субъект низводится до значка доллара, учитывая, что теперь даже его личным опытом может манипулировать и управлять механический большой Другой.

Мы с еще большей ясностью видим, как проект радикальной виртуализации закрепляет за компьютером позицию, которая в точности соответствует положению Бога в окказионализме Мальбранша. Так как теперь компьютер координирует связь между моим разумом и движением конечностей (тем, что я воспринимаю как движение конечностей) в виртуальной реальности, нетрудно представить себе, как он съезжает с катушек и начинает вести себя как злобный Бог, нарушая координацию между разумом и моим телесным самовосприятием. Когда мой сигнал поднять руку не исполняется, базовое осознание моего тела как «моего» подрывается. Именно в киберпространстве может стать реальностью параноидальная фантазия Даниэля Шребера, немецкого судьи, мемуары которого анализировал Фрейд[100]. «Подключенная вселенная» является психотической в той мере, в какой она, по-видимому, реализует галлюцинацию Шребера о божественных лучах, посредством которых Бог управляет человеческим разумом.

Другими словами, разве воплощение большого Другого в форме компьютера не соответствует параноидальному измерению подключенной вселенной? Или, если еще раз перефразировать, пересечение заключается в том, что в киберпространстве способность загружать сознание в компьютер наконец освобождает людей от их тел – но также освобождает компьютеры от «их» людей.

Постановка фундаментальной фантазии

Еще одна нестыковка «Матрицы» заключается в двусмысленности заявления Нео об освобождении человечества в последней сцене фильма. В результате вмешательства Нео в Матрице происходит системный сбой. В то же время Нео обращается к людям, заключенным в Матрице, как спаситель, который поможет им из нее освободиться: они научатся обходить законы физики, сгибать металл, летать… Проблема в том, что все это возможно лишь внутри виртуальной реальности Матрицы – в реальном же мире мы все еще остаемся рабами системы, просто обретая в ее стенах новые навыки. А что насчет полноценного выхода в «реальную реальность», в которой несчастные страдальцы живут на разрушенной поверхности земли?

Следуя заветам Адорно, мы должны заявить, что эти противоречия[101] служат «моментом истины» в фильме, обнажая антагонизмы нашего позднекапиталистического социального опыта; антагонизмы таких базовых онтологических пар, как реальность и боль (реальность как то, что нарушает власть принципа удовольствия), свобода и система (свобода возможна лишь внутри системы, которая останавливает ее развитие). Но главное преимущество фильма проявляется на другом уровне. Еще много лет назад в научно-фантастических фильмах вроде «Зардоза» или «Бегства Логана» предсказывались сегодняшние постмодернистские проблемы: изолированная группа, ведущая стерильную жизнь в отдалении от цивилизации, жаждет переживать опыт реального мира, в котором царит материальный распад. До наступления постмодернизма эта утопия была попыткой вырваться из исторических реалий во вневременную сферу Другого. После постмодернистского достижения «конца истории», при котором прошлое стало полностью доступно в цифровом виде, в наше время, когда мы живем во вневременной утопии в рамках ежедневного идеологического опыта, утопия превращается в стремление к самой Реальности Истории, к памяти, к следам настоящего прошлого. Она становится попыткой вырваться из-под замкнутого купола к разложению, царящему в реальности. Финальный твист (поворот) «Матрицы» обращен к этому развороту, он сочетает утопию с антиутопией. Та самая реальность, в которой мы живем, вневременная утопия, поставленная Матрицей, выстроена таким образом, что нас сводят к пассивному положению живых батареек, обеспечивающих энергию для системы.