"Матрица" как философия

Сегодня мы имеем дело с неким фундаментальным расколом. С одной стороны, есть объективированный язык экспертов и ученых, который уже не может быть переведен на обыденный язык, понятный каждому, но присутствует в обыденном языке в форме формул-фетишей, которых никто в действительности не понимает, но которые формируют наши миры художественного и массового воображения («черная дыра», «Большой Взрыв», «квантовые колебания» и т. д.). Не только в естественных науках, но также и в экономике и других социальных науках жаргон экспертов предстает как выражение объективного прозрения, с которым никто на самом деле не может поспорить и которое в то же время непереводимо на язык нашего обыденного опыта. Коротко говоря, разрыв между научным постижением и здравым смыслом непреодолим, и именно этот разрыв возвышает ученых в героев массового культа в качестве «людей, которые должны знать» (феномен Стивена Хокинга).

С другой стороны, эта объективность отчетливо проявляется в том, что в области культуры мы сталкиваемся с множественностью жизненных стилей, ни один из которых не может быть переведен в термины другого. Все, что мы можем сделать, это обеспечить условия для их толерантного сосуществования в мультикультурном обществе. Образом сегодняшнего субъекта является, возможно, индийский программист, который в течение рабочего дня демонстрирует свою профессиональную компетенцию, а вечером, возвращаясь домой, зажигает свечу перед местным индуистским божеством и воздает почести священной корове.

Этот раскол в совершенстве представлен в феномене киберпространства. Предполагалось, что кибер-пространство соединит нас всех во Всемирной Деревне. Но в действительности дело обстоит так, что мы оказываемся засыпаны множеством посланий, принадлежащих несогласованным и несовместимым мирам. Вместо Всемирной Деревни, вместо большого Другого мы получаем множество «маленьких других», отдельных племенных установок на наш выбор. Заметим, чтобы избежать недопонимания: Лакан далек здесь от релятивизации науки, от превращения ее в один из произвольных нарративов, существующий в конечном счете на равных основаниях с политкорректными мифами, и так далее: наука все-таки «прикасается к Реальному», ее знание является «знанием в реальности». Тупик заключается только в том, что научное знание не может служить в качестве символического «большого Другого». Разрыв между современной наукой и аристотелевской философской онтологией здравого смысла здесь непреодолим. Этот разрыв возникает еще у Галилея и доводится до предела в квантовой физике, где мы имеем дело с законами, которые действуют, хотя даже не могут быть переведены на язык нашего опыта репрезентации реальности.

Теория общества риска верна постольку, поскольку она подчеркивает, что сегодня мы находимся на противоположной точке по отношению к классической универсалистской идеологии Просвещения, которая предполагала, что фундаментальные вопросы в конечном итоге могут быть разрешены посредством обращения к «объективному знанию» экспертов. Когда мы сталкиваемся с противоречивыми мнениями об экологических последствиях употребления какого-либо нового продукта (например, генетически модифицированных овощей), мы напрасно будем искать окончательного мнения экспертов. И дело не просто в том, что реальные проблемы утрачивают ясность, поскольку наука подвержена порче вследствие финансовой зависимости от крупных корпораций и государственных учреждений. Даже в самих себе науки не могут отыскать ответа.

Пятнадцать лет назад экологи предсказали гибель лесов Земли, но теперь мы узнаем, что проблему представляет слишком значительный рост лесов. Недостаток теории общества риска заключается в том, что она подчеркивает те иррациональные затруднения, к которым эта ситуация приводит нас, обычных людей. Нас снова и снова вынуждают принимать решения, хотя мы хорошо осознаем, что мы не в состоянии ничего решить, что наше решение будет произвольным. Ульрих Бек и его последователи обращаются к демократическому обсуждению всех вариантов и достижению консенсуса. Однако это не разрешает сковывающую нас дилемму: почему демократическое обсуждение, в котором принимает участие большинство, должно давать лучшие результаты, если в познавательном отношении невежество большинства сохраняется?

Таким образом, политическую фрустрацию большинства можно понять. Оно вынуждено принимать решения, и в то же самое время ему сообщают, что оно не в состоянии действительно принять решение, объективно взвесить «за» и «против». Обращение к «теориям заговора» — отчаянная попытка выйти из этого тупика, вновь обрести хотя бы минимум того, что Фред Джеймсон называет «когнитивной картой».