Матрица террора

Но вместо объяснений Зейд молча полез в карман куртки и достал сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул листок и пробежал глазами текст. При тусклом освещении Тэку трудно было рассмотреть, что читает предводитель бунтовщиков, но издали бумага напоминала школьную ведомость; Зейд обращался с листочком так, словно это была какая–то ценная, но ненавистная реликвия. Потом он сложил листок, аккуратно убрал в карман и с тяжелым вздохом повернулся к Тэку.

— Ты и я, — Зейд показал на Тэка, затем ткнул пальцем себе в грудь, потом развел руки, включая в их компанию весь мир, — мы все: бунтовщики и те, кто продолжает ходить в школу, — приходим в школьные классы в полном убеждении, что когда–нибудь наш труд будет вознагражден. Нас загоняют в тесные рамки школьной системы образования, но при этом обещают, что, если мы будем много и честно работать, сможем добиться всего, чего захотим.

Нас учат послушанию, нам говорят, что если мы хотим чего–то добиться, то должны поступиться своей свободой и беспрекословно подчиняться учителям. Мы отдаем себя в руки педагогов с первой же секунды, как только переступаем порог школы. Они говорят, что людям с образованием гарантирована безопасность, счастье и свобода, но это не так. Учителя вбивают нам в головы, что путь, который предлагают они, — единственно верный.

— А как насчет тех, кто выбирает иной путь? Такое ведь тоже случается, — Тэк махнул рукой в направлении пятнадцатиэтажного здания бизнес–центра, где обосновались бунтовщики.

— Случается, Тэйкан. С появлением нашей организации те, для кого раньше исключение из школы стало бы смертным приговором, получили возможность начать новую жизнь. — Брови Зейда сошлись на переносице, казалось, его лицо вдруг покрылось глубокими старческими морщинами. — Раньше они превращались в бездомных бродяг, которые, как собаки, подыхали в сточных канавах. Страдания этих людей нам с тобой даже представить трудно.

— Значит, эти люди… их исключали, потому что…

— Нет, Тэйкан, исключение из школы не имеет ничего общего с интеллектом или способностью учиться, — резко перебил Зейд. — Есть люди, которые по природе своей не предназначены для школы. Школьная система относится ко всем детям как к безликой массе; как к стаду баранов, которых перегоняют с одного пастбища на другое. Некоторые из них могут быть умными и даже талантливыми, но они в ужасе отшатываются от системы, которая отнимает у них человеческое достоинство и лишает свободы. Педагоги заставляют их корпеть над книгами ради каких–то абстрактных оценок, точно так же, как собаку учат выполнять забавные трюки, предлагая ей взамен сахарную кость. Но собака, по крайней мере, может вонзить зубы в кость, которую ей швыряет хозяин, а у школьников после такой дрессуры не остается ничего, кроме привкуса горечи и разочарования.

Тэк молчал, обдумывая слова Зейда.

— Так что же остается нам? — спросил Тэк, заранее зная ответ.

Зейд смотрел на него, прищурив глаза:

— Тем, кто по природе своей не предназначен для школы? У нас есть две возможности. Мы должны выбирать: бороться или подыхать в сточной канаве.

— И сколько их, людей, которые… выбирают смерть?

Зейд горько усмехнулся:

— Меньше, чем тех, кто предпочел прийти к нам, но все же людей, выбирающих смерть, гораздо больше, чем мне хотелось бы… и даже больше, чем хотелось бы педагогам.

Тэк хмуро смотрел в пол. Он не стал спрашивать Зейда, откуда ему все это известно, предводитель бунтовщиков выглядел слишком уверенным, чтобы ошибаться. Но был один вопрос, на который Тэку очень хотелось бы услышать такой же четкий и обстоятельный ответ: ради чего Зейд убил его сестру. Но, само собой, этот вопрос он задать не мог.

Как это обычно случалось, после разговора с Зейдом Тэк чувствовал себя подавленным. Он решил, что ему не помешает немного развеяться. Тэк слез со своего ящика и направился к двери.

— Ты куда? — спокойным голосом спросил Зейд.

— Пить хочется, пойду возьму банку колы, — сказал Тэк. В конце концов, это было правдой, по крайней мере отчасти.

— Хорошо, — Зейд махнул рукой, отпуская Тэка. — Но к восьми возвращайся. У тебя будет работа.

Тэк, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, молча кивнул и вышел из цветочного магазина. Он шагал по улице, низко склонив голову и не глядя по сторонам, и, только налетев на кого–то, пришел в себя. Тэк вкинул глаза и увидел, что на него смотрят два холодных голубых глаза. От непонятного волнения у Тэка пересохло во рту: примерно то же самое случилось с ним в тот день, когда Нони расплылась в улыбке, принимая розу, которую ей принес Тэк.

— Он разговаривал с тобой? Что–то вроде лекции, верно? — Нони заправила за ухо выбившийся локон.

— Да, — рассеянно пробормотал Тэк.

— Ага, я тоже всегда ужасно себя чувствовала после таких разговоров, — с видом умудренного жизнью человека произнесла Нони. — Ну, ты понимаешь, о чем я: ощущение необыкновенного подъема и одновременно кажется, что тебя выжали, как лимон.

— Да… пожалуй, — не очень уверенно согласился Тэк.