Матрица войны

И конечно, в самом центре внимания находился устроитель инсталляции, именитый художник, лукавый плут с хитрыми, веселыми глазками, лысоватый, с седыми пейсами, проворный, подвижный, в бархатном малиновом камзоле, с пышным кружевным жабо, похожий на придворного горбуна, чьи злые шутки приходилось терпеть из-за августейшего благоволения к шуту.

И все это озарялось блицами, освещалось телевизионными лампами, во все это просовывалась любопытствующая телевизионная камера, посылала добытые впечатления в змеящийся жирный кабель, утекавший на улицу.

Белосельцеву было плохо. Все здесь были больны. Ему казалось, что на хорах, за гардинами, притаились врачи в белых шапочках, санитары в халатах приготовили долгополые, с длинными рукавами рубахи, бинты и веревки. Кинутся на собравшихся, станут валить, пеленать, за руки за ноги вытащат на улицы, где с сиренами и мигалками начнут подъезжать кареты «Скорой помощи».

Он хотел найти Дашу, хотел ее увести. Она мелькнула на другом конце зала, смеющаяся, прелестная, окруженная внимавшими ей мужчинами. Белосельцев кинулся к ней, пробираясь в толпе. Но дорогу ему преградил тучный, круглобокий, как кит, человек в холщовом просторном сюртуке, курчавая голова которого была выстрижена голыми бороздками, и в ухе качался золоченый паук. Даша исчезла. Он выглядывал ее, обходил толпу. Увидел ее за колонной, подымавшую с кем-то пластмассовые винные стаканчики. Бросился к ней. Но натолкнулся на двух гибких, как обезьяны, женщин с голыми, до самого крестца, спинами, которые курили одинаковые длинные сигареты и бритые головы которых были выкрашены в ядовитые синий и красный цвета. Женщины не сразу его пропустили, окружив запахом странных духов, похожих на горькую плесень. Когда он пробился к колонне, Даши там не было, только два подвыпивших журналиста негромко смеялись и матерились.

В третий раз он увидел ее совсем близко. Она внимательно на него смотрела. Он заторопился к ней, делая на ходу умоляющие жесты. Но она резко, гибко отвернулась, качнулась в сторону, и там, куда она откачнулась, возникла рыжая шевелюра, набрякший бизоний затылок, выпуклые яркие глаза художника, похожего на вавилонского курчавого быка. «Похищение Европы», – беспомощно подумал Белосельцев, испытав приступ дурноты, похожее на обморок предчувствие. Кинулся было к дверям, но двери захлопнулись, в них громко провернулся снаружи ключ. В зале заиграла странная музыка, напоминавшая сиплые вздохи, стук сердца, урчание желудка, икоту. Висевшие на стене обвислые пленки стали шевелиться, колебаться, как ткань воздушного шара, в который поступает газ. Взбухали, пенились, выдавливались из стены в зал. Люди, шумно восклицая, отступали от них. Пузырей становилось все больше и больше, словно стена вскипала, превращалась в клокочущую грязную пену. Огромные легкие, наполненные воздухом, поступавшим сквозь сиплые трахеи, надвигались на людей, теснили их. Те со смехом, но и со страхом плотно сбивались, а пузыри доставали их, обхватывали и облегали колонны, заполняли пространство под потолком, поглощали люстры. И вот уже завизжала какая-то женщина, затянутая в зыбкую глубину пузырей. Начал брыкаться, взмахивать руками какой-то перепуганный старичок, которого проглатывало зыбкое воздушное месиво. Веселье и изумление толпы сменилось ужасом. Все жались по углам, прятались за колонны, пытались выломать двери. Но их везде находили пузыри, сдавливали, лепили глаза, заклеивали лица. Вся толпа оказалась в огромной пенистой слюне, истекавшей из чьего-то бездонного рта.

Поэт задыхался, карабкался по пузырям, некоторые лопались под его тяжестью, но другие заливали его пеной, как из пожарного брандспойта. Политик отбивался от бесчисленных воздушных шаров, выхватил колючую авторучку и принялся энергично колоть пузыри. Они лопались с неприятным звуком, и газ, вылетавший из них, был с едким запахом тухлого яичка.

Белосельцев испытал ужас, словно попал в желудок огромного существа и его переваривали, заливали ядовитым желудочным соком, отделяли от костей ткани, расщепляли клетки, высасывали витамины. Он бил кулаком в пузыри, но кулак ударял в пустоту, залипал среди прозрачных пленок.

– Господа, теперь вы можете себе сказать, что побывали в легких быка! – раздался смеющийся голос устроителя инсталляции. – Это был вдох!.. А теперь быстрый выдох!..

Музыка оборвалась. Воздух из пузырей куда-то излетел. Оболочки опали. Некоторое время еще пузырились на полу, как приземлившиеся парашюты. Превратились в ошметки разорванной грязной резины, на которой топтались растерзанные, несчастные посетители. Посреди зала на постаменте победно возвышался смеющийся карлик в малиновом камзоле, звенел крохотным серебряным колокольчиком.

Белосельцев выскочил из отворенных дверей на улицу. Ему померещилось, что мимо промчалась машина, сквозь стекло он видит Дашу и сидящего за рулем рыжего живописца. Не на чем было их догонять. Не было сил гнаться за ними. Не было адреса, по которому он мог бы их разыскать.