Матрица жизни на Земле. Том 4

Да и… проверка «на вшивость» каждого Человека-Мысль происходит при этом, — убежденно сказал я. — Эта проверка «на вшивость» имеет большое значение и акцентируется на понятии — предать или не предать Бога при встрече с Дьяволом — мощным и лукавым Дьяволом. Тот, кто предал Бога, тот уже не получает нужной дозы Энергии Любви (катализатора Мысли), чтобы его мысль клокотала мощно и сильно. Тот, кто предал Бога, опускается на более низкий уровень… Любви. И…

В таких мирах, как наш, нас испытывают - сможем ли мы предать Бога. Тот, кто предал Бога.

не получает нужной дозы Энергии Любви. Два пути использования «предателя Бога»:

— отправка в более низкий параллельный мир;

— отправка в тела животных, насекомых и прочее

— Что «и»?

— И тут Бог определяет два пути использования «предателя». Первый — отправить в более низкий параллельный мир, второй — отправить в качестве Духа на более низкий уровень живых организмов, чтобы обслуживать тело в лучшем случае обезьяны и даже…

— Червяка! — воскликнула Света.

— На которого?.. — я выжидательно посмотрел на нее.

— Ловит рыбу рыбачка Айгуль! — уже весело продекламировала Света.

— А она рыбачит на кого?

— На бывшего… дурака! — тихо и весело произнесла Света. Кто они — бывшие дураки?

— Те, кто отворачивались от Чувств!

— А какое главное чувство?

— Любовь!

— Почему? — продолжал экзаменовать я.

— Так Бог дал, — тоном отличницы ответила Света.

— А кто он — Бог?

— Тот, кто создал нас!

— За счет чего?

— За счет Любви!

— А много Любви в нашем мире?

— Маловато… — с сожалением констатировала Света.

— А что сделать, чтобы ее было больше?

— Любить! — глаза Светы заблестели.

— Как?

— Искренне.

— Как, по-твоему, Света, — мы прозрачны в своих мыслях?

— Ну-у… — задумчиво протянула Света.

— Что — ну-у…?

— Прозрачны… перед Богом, — Света опустила голову. — Но перед другими людьми я бы… я бы не хотела открывать душу.

— Почему?

— А потому, что Любви у них мало…

— Я встал и пошел в другую комнату. Там, за столом, на котором стояли недопитые чашки чая и остатки печенья «Конди», опустив головы на стол, спали две другие ночные медсестры, которых я… уже несколько часов назад вызвал к себе, чтобы посмотреть им в глаза… в поисках Любви. Не получилось у меня так… Эх, не получилось! В поисках Любви, оказывается, надо в глаза только одной женщине смотреть! Вот так вот! А не у нескольких женщин Любовь выискивать, бегая своими глазами по их глазам! Вот так вот!

Я прекрасно понимал, что никакой индивидуальной конкретной Любви я не искал у дежурных ночных медсестер, я искал в их глазах присутствие (или существование) Любви как таковой, или Любви к людям вообще. Но даже в этом случае я понял, что Любовь к людям вообще нельзя искать у людей вообще, а надо искать ее индивидуально. Почему? М-м… не знаю. Так Бог повелел, наверное, чтобы через личностное подойти к общему, чтобы сплошного бездушного общака не получилось. Я тихонько прошел мимо спящих за столом дежурных сестер, тихонько зашел в туалет, тихонько нажал на кнопку унитаза, тихонько вышел и тихонько сказал:

— Вставайте, девчонки!

Они, дежурные сестры, тут же подняли головы и тут же, как по команде, выговорили:

— Извините нас, Эрнст Рифгатович! Сморило что-то! Какие указания будут?

— Да никаких указаний не будет! Идите к себе и немного вздремните! Утром будет много работы с больными.

— Я повернул голову к окну и заметил, что уже светает. Спать-то вам осталось чуть-чуть, — проговорил я.

— Да уж, — ответили медсестры. — А вы-то как, Эрнст Рифгатович? Вы совсем не спали?

— Нет. Я писал и… беседовал со Светой.

— А ведь завтра большой операционный день…

— Да уже сегодня, — ответил я.

А потом я позвонил дежурному водителю, попрощался с медсестрами, поцеловал руку Свете, спустился на первый этаж и вышел на улицу. Там я посмотрел на клумбу с цветами: она была залита дерьмом, которое откачали из подвала наши родные сантехники.

— О, как сильна жизнь! Она даже дерьмо превращает в цветение жизни! — мелькнуло в голове.

Подъехал дежурный водитель Фарит и сказал по-татарски:

— Эрнст Рифгатович, тан атты бит (рассвело ведь уже).

— Айе шул (да уж)… — ответил я.

Я доехал до дома, открыл ключом дверь и вошел в квартиру. Таня (жена) уютно спала, свернувшись калачиком. Рядом горела настольная лампа. Я знал, что она оставила горящую лампу, чтобы я, придя домой и начав укладываться спать, не грохотал чем ни попадя в темноте. Я снял брюки, рубашку и кинул их на стул, стоящий рядом с кроватью, как всегда поленившись повесить их в шкаф. Желтый кот по имени Дурак спрыгнул с Тани, на которой спал, распластавшись, и, задрав хвост, начал ходить, изгибая спину и обтирая углы, всем своим видом показывая, что приветствует меня.

— Ты что так поздно! — послышался голос Тани.

— М-м… скорее рано, — промямлил я.

— Ах… рассвело уже! Ты что, совсем дурак что ли, до утра работать!

— Ну-у… Тань, ну, мысль пошла, — пролепетал я.

— Меру знать надо, — послышалось в ответ.