Матрос Казаркин

- Это точно, он меня все мытарил: "Сядешь, Гулимов, в тюрягу за Казаркина!" Я Кэпу пожаловался - мешает работать и жить не дает, потом к Стармеху - так, мол, и так, к тебе, как к коммунисту, оградите от преследования со стороны Старпома. Они ему воткнули чоп на партий-ном собрании. Боцман от него отошел, и получилось их трое, а он один. Они ему по партийной линии что-то постановили, но не говорят. А то пропал совсем. Эх, Серега, как подумаю, что ты отдаешь концы, так и самому хоть ложись и помирай. Ведь я же виноват, ты же подошел под ваер да наклонился, я же видел! И сам не понимаю, как стопор отдал, и уже сообразил и слышу - хрясь!

- Не казнись, Федя, это же чистая случайность. Я хлеборезку разинул, а ее разевать нельзя! Не по болоту ходим - по морю.

- Не-е, я как вспомню - хрясь! - так и сердце переворачивается.

- Ты как-то посмурнел малость. Гляди, желтый.

- Посмурнеешь.

- Нинка-то как там, письма были?

- Вроде нормально. Ясли дали маленькому, так опять же старшую надо в садик, а мест пока нету.

- Это устроится, я тебе говорю.

- Устроится.

Казаркин улегся и замолчал.

- Ну, Серега, слава богу, теперь я хоть посплю, а то все бессонница была.

Казаркин промолчал.

- Ты чего там, Серега?

- Да так.

- Чего?

- Я вот, если бы концы отдал, думаю. Так ведь у меня ж детей нету, понял?

- А я тебе что говорю все время. Одно по одному, одно по одному!

- Знаешь, Федя, все-таки я на Машку думаю, что хорошая баба. Зря я с ней несерьезно так.

- Придем, там видно будет.

- Я ей ничего не скажу. Спрашивать не буду, что и как до меня было. И без меня. Это я сам виноват, надо было серьезно сказать: так, мол, и так, вроде того что поженимся, и веди себя как баба то есть. А так, может, и пустила кого под бок...

- Это ничего.

- Она вообще-то, Федь, она меня любит вроде. Честное слово, не вру, сама говорила.

- А чего удивительного? Что ты, хуже других? Ты вон посмотри - мужики есть, даже совсем какой-нибудь пьяница, и то его какая-нибудь баба любит.

- Это правильно.- Казаркин надолго замолчал, а потом снова позвал вниз: - Федя?

- А? Чего?

- Это я тебе истинную правду сказал. Она даже ревела как-то, ждать предлагала из рейса. Ты спишь?

- Да нет, не сплю.

- Покачивает, сильнее стало. Шурует шторм.

- Не по болоту ходим - по морю.

- Это верно. А вот как я буду с травмой-то? Просто не знаю, если море запретят.

- Не запретят. Кости окрепнут, и все будет в порядке. У тебя сейчас-то не болит?

- На радостях нет вроде. Я ведь привык уже, чистый уже мореход, мне теперь сварщиком или на завод - невмоготу. Привык - молотить так уж молотить. Деньги кучей - гуляй. Федь?

- А?

- Ты спишь?

- Нет.

- Я говорю, к морю-то привык. Там лежу в госпитале - как на море шторм, сразу чувствую и думаю: как наши там сейчас? Как план идет, из-за меня ведь сколько простою было. Думаю себе, как там Федя рыбу тралит,Казаркин усмехнулся.

- Я тоже все тебя представлял. Мне все казалось: вот сейчас я на небушко смотрю, а ты где-то там концы отдаешь. Знаешь, думал, как быть, если помрешь-то, все-таки надо оттуда забрать и на родной земле похоронить. Правильно - нет?

- Это обязательно,- сказал Казаркин счастливым голосом,- или в море, или на одной только родной земле. Иначе нельзя. Ну и разговор у нас говорится. А?

- Ну, ничё, обошлось,- сказал Гулимов, засыпая.

- Федя! Спит,- сказал Казаркин сам себе тихонько и погасил ночник.

Казаркин старался поскорее надумать надолго вперед, чтобы, пришедши во Владивосток, сразу делать все по плану, как полагается. Он думал о себе грустные думы и прикидывал, что он будет делать, если ему действительно запретят море, и, когда хорошенько подумал, нашел, что и даже в этом распоследнем случае все равно можно будет найти выход, это даже не самое плохое, все время с женой, на берегу, это тоже не у всех такое благополучие есть. Он подумал еще, что он никудышный мужик, не увез ее тогда в дом отдыха, в Сандагоу, куда ему предлагали путевки, не поехал с ней куда-нибудь на запад, как ездят все уважающие себя и своих женщин мариманы, что он, конечно, последний крохобор, что не сумел красиво потратить деньги на женщину, не купил ей что-нибудь дорогое, чтобы на всю жизнь. И оттого, что его грызла совесть, Казаркину станови-лось все лучше и лучше; все-таки обошлось на первый раз, когда его клюнул жареный петух и предупредил: смотри живи путем, не шарься по земле без дела, ведь не выживи и - все, помер бы, не оставив после себя ничего серьезного, ни дома, ни жены, ни детей, а так просто, царапину, что ли... Это была плохая мысль, насчет смерти, и Казаркин старался ее от себя отогнать и стал приду-мывать будущий свой приход во Владивосток, стал себе это представлять в надежде уснуть и продолжать видеть это во сне. Но или усиливавшийся шторм был тому виной, или больная еще голова, но только виделось ему все очень необычным.