Матросская революция

Доктор исторических наук К.Б. Назаренко пишет об этом так: «Накопившееся в душах матросов чувство унижения выплеснулось на поверхность во время революции. Этот всплеск антиофицерских настроений во многих случаях вылился в стихийные расправы, жертвами которых стали как вызывавшие персональную ненависть офицеры, так и случайные лица. Однако неправомерно видеть в стихийных расправах над офицерами плоды “большевистской агитации”, как это делали сторонники Белого дела во время Гражданской войны, и как делают это некоторые современные историки. Эти расправы не были инспирированы какой бы то ни было партией, но все политические силы, поддерживавшие Февральскую революцию, одобрили их как следствие справедливого гнева масс. В 1917 г. существовала тенденция сильно преувеличивать степень разумности действий толпы матросов в первых числах марта 1917 г.».

Зачастую поводом к убийству мог стать формальный повод. Порой убивали просто для того, чтобы убить. Среди матросов-убийц были и такие, которые из-за своих монархических убеждений искренне сотрудничали с охранкой. На кораблях считали, что тем самым они стремились замести следы. Во всяком случае, основная матросская масса оправдывала убийства, но не самих убийц, и последние сразу после февраля «ушли в тень», исчезли из флота, и в мемуарах практически нигде не фигурируют.

Отметим, что в исторической литературе имеется немало фактов, свидетельствующих о том, что убежденные противники царизма, матросы-каторжане, как раз в первую очередь и принимали меры против самосудов, понимая их вред для дела революции.

Доктор исторических наук М.А. Елизаров справедливо считает: «Данные причины следует дополнить, прежде всего, социальнопсихологическими факторами. Как представляется, среди них особенно важную роль играл оставшийся невыясненным на флоте вопрос о виновниках поражения в Цусимском проливе и в других сражениях Русско-японской войны 1904—1905 гг., носившей морской характер. Матросы были склонны считать виновниками офицеров и все командование, а офицеры — революцию и революционно настроенных матросов. Важными также были психологические причины внутрифлотского соперничества: повышенная революционная активность в 1917 году Балтийского флота по сравнению с Черноморским, в то время как у последнего была авангардная роль в революции 1905—1907 гг. Здесь очевидно значительно повлияла разница отношения к Первой мировой войне. Черноморцы активно участвовали в боевых действиях и видели продолжение революции в продолжении войны как революционной, что совпадало с позицией правых и соглашательских партий. Ядро Балтийского флота — линкоры — в сражениях участия не принимали, и, когда началась революция, их экипажи стремились максимальной активностью в ней заявить о себе. В дальнейшем развитие революции больше пошло по антивоенному большевистскому пути. В стремлении теперь уже черноморцев “догнать” балтийцев при замалчивании трагизма февральско-мартовских событий волна самосудов, схожая с Балтийским флотом, прокатилась на Черноморском флоте зимой 1917—1918 гг.».

Что касается жертв самосудов, то это были, в первую очередь, не потенциальные политические противники революционеров и не самые строгие начальники, а те, кто допускал унизительное отношение к матросам, кто считал матросов «чернью». При этом приоритетной не являлась какая-либо личная неприязнь к офицерам. Скорее она являлась поводом для самосуда. Главным было — какую опасность представляет офицер в данной ситуации для возможности возврата к старому. Лозунг восставшей матросской толпы: «Братцы, надо крови!..» — был обусловлен стремлением «сжечь мосты» и страхом возможного возмездия в случае возврата к старому. Именно этим страхом была обусловлена крайняя нетерпимость матросов к каким-либо разговорам о возможности наказания за самосуды над офицерами, несмотря на отсутствие личной неприязни к ним. Особенно показателен в этом плане случай с мичманом Биттенбиндером, которого матросы убили на миноносце «Гайдамак», как случайного свидетеля их расправы над командиром миноносца «Уссуриец». На его похоронах была вся команда, и многие даже плакали, но при этом считали Биттенбиндера «неизбежной жертвой революции». Весь комплекс причин, обусловивший особо радикальную готовность матросов к революции, созревший гораздо раньше, чем в целом по стране, должен был персонифицироваться в конкретных противниках свержения самодержавия, на которых держалась вековая несправедливость. Таковыми и стали офицеры.

***