Матросская тишина (сборник)

Суд, приняв во внимание угрозы подсудимого, применил суровую меру наказания, надеясь, что только время, возраст и раздумья уже повзрослевшего человека смогут помешать такому намерению подсудимого. Три года юный заключенный находился в колонии, в которой Иванов работал воспитателем. Много часов пришлось будущему диссертанту провести в беседах с заключенным Н-овым (его фамилию и город диссертант в своей работе не назвал), пока он, наконец, уже на последнем году своего пребывания в колонии, не отошел душой и не отказался от мести матери. Все три года в письмах она слезно молила сына о прощении, два раза приезжала за тысячи километров на свидания, предусмотренные режимом воспитательно-трудовой колонии, но сын не хотел этих встреч. А однажды даже предупредил Иванова: если администрация колонии, жалея его мать, подстроит свидание с ней, то он скажет ей такое, отчего она не захочет жить. Своему воспитателю Н-ов так и сказал: «Не портите и себе карьеру, Сергей Иванович. Не стряпайте мне своими руками новый срок. Я еще хочу пожить и подумать: где правда, а где кривда…»

И все-таки уже к концу срока заключения Н-ова воспитатель Иванов погасил в душе своего подшефного палящий огонь злобы и мести. Правда, не удалось воспитателю разбудить в ней и чувства полного прощения. С Н-овым он расстался у ворот колонии. Пожали друг другу руки, и Н-ов сказал, что в шахтерский городок, где живет его мать, нога его никогда больше не ступит.

При прощании Н-ов пообещал написать Иванову, как только его жизнь «на воле» определится. И он сдержал свое слово. Ровно через год Иванов получил от Н-ова письмо, в котором тот сообщил, что работает забойщиком на угольной шахте Кузбасса, что сразу же, как только устроился на работу и получил общежитие, женился на «хорошей дивчине», что у них теперь растет сын, которому пошел второй месяц…

Вот она, скорбная формула жизни, которую неведомый простолюдин некогда облек в пословицу «от тюрьмы да от сумы не отрекайся», а другой человек, может быть, в другие печальные времена сложил об этом кручинную песню и, обиженный судьбой, пел ее под рыдания шарманки, мешая слова со слезами:

Судьба играет человеком,

Она изменчива и зла…

Заканчивалась глава диссертации Иванова утверждением, что истоки чистоты всего живущего на земле идут от чистоты Матери. А последний абзац главы, который особенно взволновал Калерию, она решила прочитать мужу вслух.

— Сережа, послушай, как заканчивает одну из глав диссертации тот самый Иванов, о котором я тебе говорила. Прочитать?

— Сделай милость, — потягиваясь в кресле, ответил Сергей Николаевич и, закрыв «Огонек», сделал вид, что внимательно слушает жену.

Калерия начала читать с выражением:

— «Мать!.. Святое слово!.. Родина-мать, Москва-матушка, Волга-матушка… То, что можно простить солнцу, — нельзя простить матери. Она чище и святее солнца. Прегрешение матери перед своим дитем — страшнее исчадия ада. Я был потрясен, когда впервые прочитал короткое стихотворение ныне живущего поэта-фронтовика, написанное о матери:

Жен вспоминали — на привале,

Друзей — в бою…

И только мать

Не то и вправду забывали,

Не то стыдились вспоминать.

Но было, что пред смертью самой

Видавший не один поход

Седой рубака крикнет: «Мама!..» —

И под копыта упадет».

Когда Калерия закончила читать стихи, в глазах ее стояли слезы. Ее волнение передалось и мужу.

— Прекрасный поэт! Твой диссертант Иванов среди холодных диссертантов, которыми сейчас можно пруд прудить, мне представляется белой вороной. Наверное, на его лекциях в аудитории нет свободных мест.

Калерия вздохнула.

— К сожалению, он не читает лекций. Он всего-навсего капитан по званию и, как сказал профессор Угаров, работает воспитателем в одной из колоний несовершеннолетних. — Калерия положила на журнальный столик диссертацию с закладкой посредине. — Ты прочитай, пожалуйста, весь раздел этой главы, в нем всего одиннадцать страниц, а сколько автор смог вместить в эти страницы горечи и страданий, причиненных плохой матерью хорошему сыну! И ведь какой-то мерзавец эту главу вырезал из первого экземпляра диссертации. Я бы многое отдала, чтоб найти этого человека.

— Он когда-нибудь всплывет сам. Если этот тип мог совершить подобное, то он совершит поступки более омерзительные. Жизнь приливами своих волн выбрасывает таких на берег как дерьмо.

— Ты в это веришь? — строго глядя на мужа, спросила Калерия.

— Верю!.. Когда-нибудь, подобно одному из лермонтовских героев, я стану фаталистом. И еще я верю в одну мудрость древних римлян.

— Что это за мудрость?

Сергей Николаевич положил руку на диссертацию Иванова и, закрыв глаза, строго, раздумчиво произнес:

— Цезарю — цезарево, быку — быково. — И, помолчав с минуту, сказал: — Соловья баснями не кормят. Я жду команды на ужин. И чтобы на столе стояла обещанная бутылка хванчкары, которую ты спрятала за тридевять земель. Последние две недели ты держишь меня под прессом сухого закона. Так можно подсохнуть.