Матросская тишина (сборник)

Полковник Журавлев стоял у окна и выбивал трубку в пепельницу, стоявшую на подоконнике. Заядлый курильщик, он не выносил запаха табачной гари, а потому никогда не держал на столе пепельницу.

Целых полчаса Журавлев распекал командира батальона майора Урусова за то, что два дня назад в первой роте его батальона произошло ЧП. При обезвреживании двух бомб, упавших много лет назад в районе кирпичного завода, недалеко от рабочего поселка Краснопольска, подорвался сержант Бугорков. Погиб нелепо, глупо… Такие бомбы пиротехники научились щелкать как семечки, а тут… не учли пустяка, не были соблюдены элементарные правила безопасности. После гибели лейтенанта Митрошкина в полку Журавлева почти целый год не было ни одной военной травмы у личного состава. За безаварийность работ маршал объявил в приказе личную благодарность Журавлеву и всему офицерскому составу полка. И вдруг… За несколько дней до ноябрьских праздников приходится докладывать начальству о гибели сержанта.

Журавлев отчетливо представлял, как, слушая доклад своего первого заместителя, маршал вскинет дремучие толстовские брови, встанет из-за стола, выразительно оборвет чтение срочного донесения, и долго-долго в его кабинете будет, как обвал в горах, громыхать грудкой бас. Этот бас Журавлев слышал двадцать пять лет назад, в короткие перерывы между боями на Мамаевом кургане, когда в городе на Волге решалась судьба войны. Тогда маршал командовал легендарной 62-й армией.

Майор Урусов стоял у стола и ждал, когда же наконец раздраженный полковник отпустит его. Уже было высказано все, в чем был и не был виноват Урусов. Осталось только получить взыскание. Но полковник не торопился со взысканием. Он стоял у окна спиной к майору и молча выбивал трубку.

— Разрешите идти, товарищ полковник?

Журавлев положил трубку в карман, повернулся и пристально посмотрел на Урусова. Ничего не сказав, он тяжелой походкой грузного, отягощенного годами нелегкой жизни человека прошел к столу. Под ногами его сухо потрескивал рассохшийся паркет. — Взгляд Урусова, как и все те полчаса, которые он провел в кабинете командира полка, опять остановился на большом разноцветном квадрате орденских планок. Он уже давно сосчитал их: пять рядов, по четыре планки в каждом, и под ними, посередине еще две колодки медалей. Давно знал Урусов, что у Журавлева, имя которого в войну упоминалось не раз в сводках Информбюро, два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Кутузова, ордена Отечественной войны, три ордена Красной Звезды… И множество медалей. И, сам не зная зачем, он вновь принялся считать ряды планок и расшифровывать их значение. Они словно гипнотизировали его.

— Нехорошо, Николай Петрович! От вас-то я этого не ожидал.

— Товарищ полковник, Бугорков нарушил правила безопасности.

— Не повторяйтесь, майор! Вы мне об этом уже говорили. А ведь если вдуматься — случилось ужасное. Войны нет, а мы потеряли человека. А отец погибшего сержанта Бугоркова прошел от Волги до Берлина. Прошел сквозь тысячи смертей. И сейчас трудится в колхозе.

Ведь если маршал узнает, что мы с вами, майор, не уберегли сына солдата Бугоркова, которому сам командарм прикреплял на грудь орден за оборону тракторного завода, он с нас снимет шкуры. И не дай бог, если, читая наше донесение, маршал вспомнит героя Сталинграда Бугоркова. Он непременно поинтересуется, не сын ли он того самого солдата Бугоркова, который служил в стрелковом полку у майора Казаринова? Молчите? А вы знаете о том, что этот самый солдат Бугорков семь раз лежал с тяжелыми ранениями в госпиталях, что в войну у него немцы расстреляли двух сыновей-подростков за то, что они помогали партизанам? Знаете ли вы, майор, о том, что этот последний его сын, Иван, родился после войны, в сорок восьмом году, когда отцу было уже за сорок? У стариков была единственная и последняя радость. Эх, майор, майор, наверное, зря нас в детстве учительница по литературе заставляла наизусть учить монолог горьковского Сатина: «Человек!.. Человек — это прежде всего!.. Все остальное — дело рук Человека!..»

Полковник хотел продолжить монолог Сатина, но вошедший дежурный по части оборвал его:

— Товарищ полковник, капитан Горелов прибыл по вашему вызову.

— Просите.

Откозыряв, дежурный вышел.

Полковник посмотрел на часы и только теперь вспомнил: ровно в четырнадцать он вызывал Горелова. Времени было уже пятнадцать минут третьего. «Наверное, заставил ждать капитана», — подумал полковник, набивая табаком трубку.

В кабинет вошел Горелов. Новый костюм на нем сидел изящно — и это бросилось в глаза полковнику.

— Здорово, здорово, капитан! Вид у тебя — как у жениха, — пожимая Горелову руку, полковник душевно улыбнулся, отчего глубокий шрам на правой щеке сделал его лицо несколько асимметричным.

— А я и есть жених, — Владимир поправил борта пиджака.

— Как? Наконец решился?

— Так точно, товарищ полковник.

— Пора, дружочек, пора, холостяк в двадцать девять уже берется женщинами под подозрение. Так кто она, избранница твоего сердца?

Владимир ответил не сразу:

— Студентка университета, филологиня…