Матросы

— Кто кого, не знаю, — Помазун осклабился.

— Из колхозного быта — в цирк!

— А что цирк? Советское учреждение… Цирк — массам!

— Брось ты придуриваться. Противно слушать! — резко оборвал его Камышев. — Пойдем, Петр, дальше. Всех его фантазий не переслушаешь…

Кирпичная кладка еще пахла цементом. Накрывали волнистым шиферным листом последние звенья кровли. Надвинув на лоб папаху, Камышев водил за собой Архипенко и влюбленно рассказывал ему обо всем. Показывал фундаменты второй конюшни, дома для конюхов, колодец с глубинным насосом.

— Хотел с вами в станицу, а придется ехать на зернохранилище. Надо прекратить термическую обработку посевного зерна… Думал, ветер дождь нагонит, а ветер оказался сухой, загубит материал. При дожде можно мокрое протравливание, а по такому нудному ветру — только сухое.

По дороге схватывалась пыльная вихревка.

— Может, я смотаюсь на зернохранилище? — предложил Помазун, видимо решив идти на мировую. — Все ваши приказания передам.

— Смотаешься? На чем?

— Ясно на чем. На кабардинце. Разом домчит!

Камышев с состраданием посмотрел на мягкие козловые сапоги Степана, на потертые его штаны с желтыми леями, заметил, как нетерпеливо играет он плетью и хищнически-страстно присматривает себе кабардинца у коновязи.

— Урок не пошел на пользу.

— Конфузите, Михаил Тимофеевич?

— Кони-то племенные, матки, а?

— А как же джигитов воспитывать?

— Вот так и воюю с отсталостью! — незлобно сказал Камышев и безнадежно махнул рукой. — Давай линейку! Распорядись.

Камышев присел на корточки, угостил Петра горстью подсолнуха.

— Значит, на следующий год точно ждать тебя, Петька?

— Точно.

— У тебя прежняя специальность? Сигнальщик?

— Да.

— Специальность для нас непригодная. На тот год радиостанцию получаем, узел расширяем, телефонизируемся. Тебе бы радиотехнику изучать. Специалисты не только по зерновым или кенафу нужны… — Председатель пока не проговаривался о своих планах использовать Петра в животноводстве.

«Ладно, — думал Петр, — планируй как хочешь, у меня еще есть флотский год в запасе».

Камышев ставил в пример Василия, хвалил его.

— Надежным человеком стал. Красивый из него механизатор выходит. Может, через годик-другой у нас свой Константин Борин как в опоке отольется.

— Не отольется, Михаил Тимофеевич. На флот хочет Василий.

— На флот? — переспросил удивленно Камышев. — Не знаю… Не уверен…

— Мне еще в Севастополь писал. Хочет райком просить направить его именно на флот. Удерживать не станете?

— Никого силком не держим. Милиционеров со свистками не выставляем, — с достоинством ответил Камышев. — Только, по моему мнению, всегда надо идти одной дорогой. Посвятил себя механизации — не изменяй.

— Мечтает о море.

— Проглядел я его мечту, — Камышев вздохнул.

— А вы что, и мечты регулируете?

— Регулировать не имею права, палочки нет, а направлять мысли по правильному руслу не отказываюсь. Особенно у молодежи. Насчет Василия — новость! Мало ли кто не носит бляху с якорем! А вышло вон что! Жалко. Поехал я, Петр. А тебя Степан доставит на том же транспорте.

Помазун крестообразно помахал плеткой вслед уехавшему председателю.

— Понял, каков он, Петя? Он тебе все мозги высушит. Давит, как пресс, на сознательность. Дисциплину завел, как в пехотной роте, придирается ко всякой пустяковине. Наблюдал комедию? Меня на доске заставил прыгать, племенного жеребца представлять. Да будь ты трижды рыж, фанатик колхозной жизни, утопись ты в ней по самый вершок папахи, а я нарежу отсюда винта при первом удобном случае! Такие, как Камышев, из живых людей могут семислойный бекон делать. У них все впереди, как в евангелии. А вот я для проверки пытаюсь туда допрыгнуть, никак не достану. Может, груз капитализма и пережитков на ногах виснет, не пускает. Хватит. Я уже не свежачок, на сороковой активно потянуло. Меня к людям тянет, а не к таким колдунам, как Михаил Тимофеевич. Тикать от них нужно. И чем скорее, тем лучше…

VIII

Прошло три дня, а Петру еще не удалось толком поговорить с братом. Либо избегал его Василий, либо мешала подготовка «каравана» в помощь закубанским станицам; там не могли справиться с невиданным урожаем колосовых, а уже поспевали подсолнухи и табаки. Василию, похоже, хотелось поскорее уехать, и он явно избегал встречи с братом наедине. Наконец такой случай представился в день последних сборов, когда Василий прибежал за сундучком и бельишком.

— Ксюша, разведи утюг, пройдись по майкам, а то я их сполоснул, сырыми засунул. Ишь как покорежило, — не глядя на старшего брата, попросил Василий. — Налей-ка, прошу, горячей воды, побреюсь.

Да, уже брился недавний пацан. Два года назад у Васьки, пожалуй, и намеков не было на бороду, а сейчас ишь с каким потрескиванием ходит по щекам бритва!

— Подрастаешь.

— Выше вербы? — Василий сидел спиной к брату, возле настольного зеркала, утыканного кругом бумажными цветами. На руке Василия показался неумело наколотый якорь.

— А кожу портишь зря, — сказал Петр, — татуировка теперь — признак отсталости.

— Не думаю. Морская традиция.

— Может, и традиция, но плохая.

— В уставе нет запрета, — буркнул Василий.

— Надулся, вижу.