Матросы

Можно незаметно наблюдать за сестрой. Она не меняет позы, ноги поджаты, щека на ладони. Ровное дыхание. Может быть, заснула?

Катюша, однако, не спала. Перед ее широко раскрытыми глазами коврик с атласными лебедями. Уплывали смешные, наивные лебеди, унося счастливый девичий задор и безмятежную радость прежнего, простого и ясного счастья. Шум дождя напоминал Хрусталку. Там волны бесконечными рядами обтачивают скалы.

Утробно кричали ревуны у цепных ворот бухты. Где-то в открытом море корабли. Любая непогода им нипочем. Там все подчинено совместной воле и разуму. Не нужно почти ничего додумывать, решать самому. Там действует, как объяснял Кате когда-то Вадим, могучая сила векового опыта, изложенная словами, записанная на бумаге, затверженная в учебных классах.

Но что делать Кате? Где найти правила, которые помогли бы ей справиться со своим горем? Как победить бурю, налетевшую на нее?

Галочка подошла, наклонилась, невнятно прошептала:

— Что с тобой, Катя?

— Галочка, не спрашивай, ты все равно ничего не поймешь…

— Ты уверена? — обиженно спросила Галочка и поучительно добавила: — Общение с людьми облегчает… — Это звучало, как где-то вычитанный афоризм. Глупо такими мертвыми фразами выражать свои чувства. Девочка сумела бы найти и свои слова, если бы не это невыносимо обидное: «Ты все равно ничего не поймешь». — Давай попьем чаю? — Она зажгла свет.

— Галочка, прошу тебя… оставь меня, — мучительно выдавила Катюша; ей не хотелось оскорблять сестру. — Не обращай на меня внимания…

Слова давались тяжело. Голос не повиновался, хрипел. Вот-вот появится отец, вернется тетка. Снова расспросы, это невыносимое участие добрых, близких людей… Нет, теперь далеких… с ними нельзя… не поймут… стыдно.

Резкая грань, беспощадно прочерченная чьей-то мстительной рукой, отделила ее от всего прежнего, оставив одну в мертвенно-пустынном пространстве. Не уйти, не выбраться, немеют ноги. Физическое ощущение одиночества угнетало больше всего. Страх вползал в душу, овладевал телом. Хотелось разрушить безумное колдовство, уйти, бежать.

И она бежала. Выйдя из дому, вяло и обессиленно шагая по улице, Катюша поняла самое страшное — она не могла уйти от самой себя. Чем дольше она оставалась сама с собой, тем было хуже. Эта навязчивая мысль, тупая и безнадежная, даже не напугала ее, а вместе с болью принесла облегчение. Поиски выхода прекратились, круг сузился. Все собралось в одной точке…

Каменные мокрые плиты не ощущались подошвами. Она ничего не видела. Только море, свирепое и ласковое, пугающее и зовущее, откуда все беды и радости, море, родившее тех, кто ему раболепно служит, по ошибке считая себя его властелином.

Северный берег в дождевом тумане. Его не замечала Катюша, хотя с первого дня своей разумной жизни видела берег на той стороне бухты, навсегда запечатлела в памяти его крутые спады, амбразуры старинных фортов, мигающие огни командной скалы, повелевающей самыми могучими кораблями…

Все позади, ненужное, как хлам. Только прибой, клокотавший почти у ее ног, требовал, звал. Вот что избавит от самой себя! Черная точка суженного круга теперь не казалась зловещей и отвратительной. Где-то блеснул огонь. Далеко. Может быть, туда и отнесет ее…

Дождь, пресный как тающий снег, смешивался на ее губах с солеными брызгами. Катюша откинула капюшон, закрыла глаза: что-то вспомнить, с чем-то проститься. Нет. Ни одной, даже смутной картины, не возникло в ее мозгу, а только море, утробный стон ревунов и радостная пляска косматых, голодных чудовищ…

Бездумно, почти теряя сознание, Катюша шагнула вперед. Волны подкатились к ее коленям, обласкали, убежали с призывным шепотом. Нет, не страшно и… безразлично.

И в этот крайний миг полного самоотречения возник грубый, крикливый человек, сразу вернувший ее к жизни, пусть безрадостной, но все-таки жизни.

Аннушка набросилась на Катюшу, оттащила от берега, хотя Катюша упиралась, сопротивлялась, пока бессильно не повисла на крепких руках каменщицы.

— Я тебе сейчас тумаков надаю, — злым, полуплачущим голосом вышептывала Аннушка, еле справляясь с расслабленным телом Катюши. — Становись на ноги… Не придуряйся. Разве это резон?

— Не могу, не могу, — бормотала Катюша, наконец-то приходя в себя.

— Можешь, — упорно твердила Аннушка, почти силком ведя ее на бульвар. — Ладно, посиди на скамейке. Ничего. Мокрая? Не утонешь. — У Аннушки тряслись руки, выбились из-под платка волосы. Светлые мокрые пряди залепили ее тугие щеки, лоб и даже губы.

— Не могу…

— Ишь ты какая нежная, — продолжала Аннушка, справляясь с волосами и застегиваясь. Под ее озябшими красными пальцами стройно выстраивались двумя рядками дешевые бакелитовые пуговицы. Их только и видела сейчас Катюша — точки… точки…

Катюша уткнулась лицом в плечо Аннушки и беззвучно зарыдала, сотрясаясь всем телом.

— Можно… Выплачись, дуреха, — беззлобно, растроганно упрекала Аннушка и сама кривилась, чтобы не поддаться чувствам. — Забежала к вам, а там одна Галька: «Ой, Анночка, предупреди, предупреди». Побежала я правильно, а если бы не угадала? Пошли-ка домой…