Матросы

— Ох и народ пошел! — Говорков обратился к женщине: — Извините великодушно, может быть, вы выручите? Ну, хотя бы в «шестьдесят шесть»?

— Придется вас выручить, — согласилась Ирина.

— Вот и отлично. А они пускай себе клюют носами. Разрешите только освободиться от мундира?

Ирина кивнула, отвернулась. В темноте проносились московские окраины, черные дворы фабрик, склады. Черно, неуютно, изнанка столицы. Почему ее повернули к ним, к пассажирам поездов, открыли взорам самое грязное, мусорное, самое не типичное для Москвы?

Ирина задернула шторку окна и в упор встретилась глазами с сидевшим напротив нее Черкашиным. Поединок глаз продолжался недолго. Ирина улыбнулась краешком губ и взяла колоду карт.

«Знаю, что он обо мне думает. Дама, ищущая легких побед, дорожных приключений».

Говорков успел переодеться где-то на верхотуре и теперь, спустившись вниз, тяжело дышал.

— А у тебя, браток, самая натуральная одышка, — сказал Заботин, — слишком сытенький ты кабанчик.

— У меня сытость здорового человека, — обидчиво возразил Говорков, взяв карты у Ирины. — Разрешите, я подготовлю колоду. Играем в «шестьдесят шесть», надо отбросить «кончины», если вы помните.

— Помню, — Ирина улыбнулась.

— Кончины? Это что, русское слово или карточный жаргон? — спросил Черкашин.

Его голос звучал несколько глухо и неестественно. А когда Говорков небрежно ответил: «Наверное, и то, и другое» — Черкашин недовольно поморщился, у него покраснели надбровные дуги. Лицо его стало старше и неприятней.

В «шестьдесят шесть» обычно ходят с самой маленькой. Пиковую девятку Ирины Говорков с какой-то алчностью покрыл тузом.

— Начал зверствовать, — приподняв веки, бормотнул Заботин.

— В карты и батьку не щадят. Одиннадцать очочков есть, соседушка. И разрешите объявить сорок! Вот дама крестей, а вот и король, прошу проверить.

— Так вы можете оставить меня без взяток. — Ирина взяла карту старшим козырем и, как бы невзначай, задержала взгляд на Черкашине, заставив его застегнуть крючки воротника и пройтись пальцами по пуговицам кителя и орденским колодкам, покрытым выпуклыми полосками плексигласа.

— У вас так много орденов, — будто невзначай обронила Ирина и уткнулась в карты.

Говорков играл с наслаждением, не прощал партнеру даже случайных промахов и в конце концов до утомления надоел Ирине. Ее нисколько не интересовал этот шумливый человек: прежде всего она не видела в нем того, что всегда считала главным, она не видела в нем мужчину. В этом понимании слова не был мужчиной и Заботин. Зато им был Черкашин. Безо всякого сомнения, он любил женщин, и это обстоятельство сближало с ним Ирину. Между ними как бы открылась дорожка, и дальнейшее зависело только от того, когда и сколько шагов он и она сделают друг к другу. А этих шагов им уже не избежать.

Говорков пересчитал карты, потрещал ими, спрятал в портфель, заказал чай.

Ирина, как бы заставляя любоваться собой, лениво осмотрела себя в зеркальце, сняла пушинку возле подкрашенных ресниц. Щелкнул замок сумки.

За чаем шутили, говорили ни к чему не обязывающие слова. Присутствие интересной женщины подняло настроение мужчин. Делились своими впечатлениями о Москве, как и все немосквичи, бранили столицу за шум, за толчею, спешку и равнодушие.

— Имейте в виду, я москвичка, — предупредила Ирина.

— Помилуйте, вы же из Ленинграда! — взмолился Говорков, особенно рьяно бранивший столичный ритм жизни.

— В Ленинграде была в командировке, перед отъездом в Севастополь.

— Приятная неожиданность! — воскликнул Говорков. — Выходит, мы все здесь севастопольцы.

Заботин наклонился к уху Черкашина:

— Что это он возле нее выкаблучивается? Пустой номер. Если уж на то пошло, ты действительно ей понравился.

— Не люблю таких разговоров, — сухо перебил его Черкашин и незаметно вытер платком ухо. Ирина благодарно кивнула ему — она все слышала.

— Я впервые еду в Севастополь, — сказала она.

— Плохое выбрали время.

Она посмотрела на Черкашина, приподняла брови:

— Почему? Зима?

— Нет, дело не в зиме. Еще много там развалин.

— А я на строительство и еду.

— Неужели?! — воскликнул Говорков. — Вот не ожидал!

— Ты совсем зарапортовался, — тихо упрекнул его Заботин.

— Я нисколько не обижаюсь, — мягко сказала Ирина, — на незнакомых людей я, к сожалению, не произвожу впечатления делового человека. А ведь я самый рядовой техник-архитектор. В Севастополь меня послали, не я его выбирала. Для меня это святой город. Там разворачивается крупнейшее гражданское строительство.

Задушевный голос Ирины, ее искренность произвели впечатление. Черкашин, вначале настороженно относившийся к незнакомке, проникся к ней доверием.

На одной станции поезд задержался. Говорков и Заботин влезли на верхние полки. В вагоне постепенно установилась тишина. Черкашин и Ирина прогуливались по перрону. В мутной мгле висели фонари. Тишина захолустной станции, сумрак, когда не видишь почти никого и ничего, невольно сближали. Казалось, они двое затерялись на большой и загадочной планете, хотелось говорить тихо, идти рядом, поддерживая друг друга, чувствовать дыхание соседа и вдумываться в тайный смысл самых обычных слов.