Матросы

Отсюда можно было видеть только часть мощной Невы, лучше всего открывающейся возле петровского здания Кунсткамеры. Тяжелые облака текли по хмурому небу. Блеснула звезда и скрылась. Великий всадник, властно подняв руку, скакал на жеребце, подмяв сталью подков жирное тело змеи. Всадник в римских сандалиях доверял могуществу морей. Он ночами просиживал над чертежами кораблей, трудился на верфях, пил пиво в голландских тавернах, выуживая у захмелевших бражников тайны новой для России профессии. Он основал этот город, а Екатерина, следуя ему и поняв значение приморского Ахтиара, заложила на другом конце империи крепость Севастополь. Вадим снял шапку. Холодный ветер освежил его голову.

— Борис, — голос его не дрогнул, — поговорим о Кате Чумаковой.

— Давно пора. Нам нужно было объясниться раньше. Хочешь, я облегчу тебе задачу? Согласен? Итак, мотай на ус и не обижайся. Если мне нравится девушка, я не считаюсь ни с кем. Побеждает тот, у кого ярче перья или сильнее бивни.

— Знаю…

— На деле проверено, хочешь сказать? — Ганецкий нехорошо засмеялся.

Вадим сдержался.

— Самое дурное в твоем поступке — я говорю о Катюше — то, что ты ее не любил.

— Нет, этого ты не говори. — Борис задумался. — Если хочешь знать, она мне нравилась, Вадик. В ней есть изюминка. В нее можно втюриться. Ты ведь ничего не знаешь о наших интимных отношениях…

— Знаю! — оборвал его Вадим. Дрожь начала трясти его. — Ты подло обманул девушку… Катюше плохо, Борис…

— Плохо? — Борис передернул плечами. — Дурное настроение, плохое пищеварение? Письмо? Катерина излилась?

— Нет. Я получил письмо от Гали.

— Ого! Рано ты готовишь наживку, тихоня. Хотя из нее получится экземплярчик не хуже старшей сестры. Чем она могла тебя так взволновать?

— Повторяю: мне жаль тебя, Борис. Неужели с тобой нельзя говорить серьезно? — Вадим протянул ему письмо. — На, читай.

Борис подошел к фонарю. На его лице появилось выражение озабоченности. «Неужели дошло? — облегченно подумал Вадим. — Конечно дошло. Как мы иногда бываем несправедливы друг к другу».

— Ты, Вадим, поступил по-товарищески, спасибо, — пробормотал Борис. — Не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Мне, безусловно, готовится неприятность. Из этого письма меня смущает то, что психопатка Аннушка таскалась к адмиралу. Вот тебе и слезы, клятвы! В итоге — треп, заявления, кляузы. Ты извини меня, Вадик. Не сумела уберечься, попалась… Для нее все ясно. Для меня же все гадости впереди.

Река с плеском притиралась к гранитной набережной. Где-то завыли гудки, похожие на сирены противовоздушной обороны. По мостовой прошел матросский патруль.

— Ты никому не показывал письма?

— Нет.

— Хорошо. Еще раз большое спасибо, Вадим. Прошу тебя — и не показывай.

— Смотря по тому, как ты решишь.

— Трудно сказать как. Ты сам должен понимать… Неужели она не могла найти врача? — Ганецкий сердито смял окурок. — Пойдем отсюда! На душе такая муть.

Под ногами потрескивало. Торопливо спешили редкие прохожие. Величественно-холодно поднимались колонны храма. На площади возник другой мертвый всадник, выславший в Сибирь восставшие полки и на казнь пламенных витязей ранней революционной мысли.

— Мне так трудно, Вадим, — продолжал Борис, — а вдруг дойдет до начальства? Скандал! Во что все это может вылиться? Я привез хорошую характеристику со стажировки, подал заявление в партию… Думал прийти на корабль с партийным билетом…

— На корабль надо прийти коммунистом, — сухо сказал Вадим и пошел прочь от Ганецкого.

— Подожди! Куда ты? — Борис нагнал Вадима, остановил его. — Набросал ты в меня… Пришел к тебе как к другу, а ты…

— Зачем упрекать тем, чему сам не веришь? Ты же отвергаешь дружбу…

— Я отвергаю не суровую и честную дружбу, а вашу слюнтяйскую романтику дружбы. — Ганецкий заискивающе попросил: — Только не говори пока никому. Лады? Надо же что-нибудь предпринимать.

— У тебя сохранились какие-то чувства к Катюше? Если есть у тебя эти чувства… ты сумеешь найти выход, и самый верный.

— Конечно, конечно сохранились, — залепетал Борис. — Я даже скучаю по ней. Издалека она так мила. Мне нравятся и ее глаза…

— Я не пойму… Ты издеваешься?

— Серьезно, вполне серьезно… Вы болтаете о дружбе, а вот пришло испытание, и, видимо, мне одному придется…

На другой день Ганецкого вызвали к замполиту училища. «Неужели сподличал Вадим? — размышлял Борис, дожидаясь приема. — Обещал никому не говорить. Ему можно верить. А если он по глупости поделился с кем-нибудь и тот сообщил сюда? Что же тогда делать? Как отвечать?»

Лихорадочно оправив ремень, в каком-то неожиданном для себя смятении Борис перешагнул порог кабинета. Вся предварительная «гимнастика мысли» полетела к черту. К начальству, и именно к нему, он являлся безоружным.

На своем веку замполит повидал немало самых разных людей и постепенно научился разбираться в сложных человеческих характерах. Родители, посылавшие в училище своих сыновей, естественно, доверяли дальнейшее их воспитание офицерам. Замполиту приходилось отвечать за каждого молодого курсанта не только перед начальством, но и перед родителями курсантов, да и свою совесть легко не обойдешь.