Маурайская федерация

– Можете себе представить, как эти путешествия облегчали мою душу. – Затем он заговорил серьезно: – Но вы можете также представить, каким невыносимым становился для меня дом Биркелунда. И не только дом – весь этот мир. Что я буду делать в колледже? Слушать глупое хихиканье девчонок и монотонные голоса преподавателей? Я ведь уже вырос и видел столько разных чудес!

– Я полагаю, что именно домашние обстоятельства заставили тебя отправиться в будущее?

– Да. Я был вне себя от ярости. Во-первых, я надеялся увидеть могилу Биркелунда. Двадцати лет, думал я, будет достаточно. И я переместился в конец 1969 года. Дом стоял на месте.

– А Свен?

– Думаю, он был жив. – Голос Джека дрожал от ярости. – Я не стал проверять. Моя мать к этому времени разведется с ним…

– И?

– Вернется в Массачусетс. Третье ее замужество будет счастливым. Мне не следовало причинять ей в то время беспокойство, и я вернулся. Отсутствовал я месяц и, вернувшись, сказал Биркелунду, чтобы он не совался в мои дела.

Я видел, что Джек очень страдает. Сколько раз я видел такое выражение лица у больных людей. Поспешно я спросил его:

– Ты сказал, что встречался с дядей Джеком, твоим вторым я?

– Да. – Джек был искренне рад перемене темы. – Он поджидал меня в 1969 году. Я прибыл ночью в дубовую рощу, поскольку хотел обойтись без свидетелей. В то время роща была уже вырублена и участок засажен кукурузой. Он снял для меня комнату в отеле, и мы несколько дней провели вместе. Он рассказал мне о моей матери, показал старые газеты с объявлениями, показал ее письмо к нему… ко мне. А потом он дал мне тысячу долларов. Док, знаешь какие цены будут через двадцать лет!? Он предложил мне посмотреть страну.

Из газет я узнал, что Беркли остался там же, где и был. А на другом краю бухты – Сан-Франциско. Я всегда хотел посмотреть его.

– А как Беркли? – спросил я, вспомнив свои визиты в этот университетский городок.

Он рассказал, как мог, но в 1951 году никакие слова не могли бы описать того дикого, феерического, возбуждающего, ужасающего, гротескного удара по всем чувствам, который наносил этот город в конце двадцатого столетия.

– У тебя не было неприятностей с полицией?

– Нет. Я остановился в 1960 году, зарегистрировался под фальшивым именем и явился в 1969 год с регистрационной картой, где было сказано, что мне двадцать один год. Люди на улицах притягивали меня. Я бродил среди них, слушал их разговоры, оценки происходящего… Целый месяц я провел с радикалами. Странное существование со строгой конспирацией, демонстрации, попойки, неопрятные девушки…

– Да, твое описание не слишком привлекает, – заметил я.

– Я уверен, что дядя Джек хотел, чтобы я почувствовал жизнь изнутри, чтобы я узнал, куда катится цивилизация, вскормившая меня. И теперь я изменился.

– М-м-м… Я бы сказал, что ты увидел какую-то новую роль, новое поле деятельности. Что случилось?

– Я предпринял путешествие в более далекое будущее.

– И?

– Док, – сказал он чересчур спокойно. – Вы можете считать себя счастливым. Вы ведь уже старик.

– Значит, я умру? – Сердце мое застучало.

– Ко времени Катастрофы – несомненно. Правда, я еще не проверял, однако могу вас заверить, что в 1970 году вы еще были живы и здоровы.

Я удивился, почему он не улыбнулся, но потом понял: он не упомянул о Кэйт.

– Война… ВОЙНА… со всеми ее ужасами придет позже, – продолжал он тем же звенящим металлическим голосом. – Но все ведет к нему, к этому шабашу ведьм, часть которого я видел в Беркли.

Он вздохнул, потер уставшие глаза.

– Я вернулся в 1970 год с ощущением, что волна надвигается, грозя затопить все. Но мало людей в 1970 году предвидели это. – Он показал на брошюру. – Они считали меня ярым республиканцем.

– А ты не республиканец?

– О Боже, нет. Я не видел ни одной политической партии, которая могла бы сделать что-либо полезное в течение трех-четырех поколений. Все они будут только хуже.

Он допил свой стакан, но отклонил предложение наполнить его снова.

– Мне нужно сохранить голову свежей, док. Ведь мы должны разработать подходящую версию. Теперь я понимаю, что навлек на себя серьезные неприятности. Правда, в том времени было бы то же самое.

– Время не меняется? – удивился я. – Значит, мы завязли в нем, как мухи в застывшем янтаре?

– Не знаю, не знаю. Знаю лишь, что все мои усилия были напрасны. Мои первые друзья назвали меня предателем, а других, новых, совсем мало. Мы не сможем распространить свои взгляды на всю страну, на весь мир.

– В политике нельзя ждать чудес, – сказал я. – И нельзя верить тем, кто обещает их.

– Правильно. Я это тоже понял. Поэтому я решил, что мой долг – вернуться назад и оставаться с матерью. По крайней мере, я смогу сделать этот мир менее ужасным для нее. – Тон его смягчился. – Конечно, я сделал глупость, сохранив эту копию. Мне помогла сделать ее очень милая девушка… Ну что ж, считаем, что мне хотя бы повезло: еще один человек будет знать тайну моей жизни. Только теперь я стал понимать, как был одинок.

– Ты один такой? – спросил я.