Maxximum Exxtremum

Однако Зельцер тут же впрыгнула в подошедший автобус, только и успев сказать странное «Я не пью» и всучить мне бутылочку «Бонаквы», которую она попивала — вот так вот!

Через неделю был несколько более оглобаленный джаз-сейсен в филармонии. В середине его, в антракте, мы вышли покурить, и на пороге нам встретился Саша по прозванию Гроб — как он сам изволит выражаться, «ветеран тамбовской рок-сцены», вокалист почивших в бозе, но породивших легенды панк-групп «Стеклотара» и «Доктор Борменталь», сейчас возрождающий эту свою деятельность в проекте с милым названием «Урланово коробище». Он сел с нами, причём мы совсем пересели вперёд, к самым рядам почёта. Опять надвигалась скука, но я распознал благодарного зрителя в лице нашего нового друга. Когда вышел глобальный оркестр с духовыми и изготовился что-то глобальное нарезать — повисла пауза, музыканты набрали воздуха — я вскочил и продудел на губах из «Ленинграда»: «Ту-дуф-ту-ду…» — и они тут же грянули с той же ноты! — Гроб весь удох, даже Зельцер, не сдержавшись, хмыкнула. Затем я кое-как выпросил у Эльки бутилочку — обещаясь даже выйти с ней в фойе! — тут же громко вскрыл, демонстративно унасосил её содержание и принялся в неё дудеть, подыгрывая происходящему на сцене.

Мы не хотели, чтоб он ушёл; но он ушёл. Зельцер сказала, что ей пора, а то уж темно. Я сказал, что хочу к ней и вообще… Она сказала: нет и пошла. Я сказал, что провожу. «Только до остановки», — вокал её звучал категорично. На остановке она сказала: «Ну всё, Лёшь, пока, иди домой». Я сказал, что не могу — не могу один, не могу без неё. Она сказала: позвони мне завтра и двинулась к подошедшему транспорту. Я бросился к ней и удержал её, сжав, теребя, пытаясь поцеловать, целуя хотя бы в щёку… Автобус ушёл. Она сказала: «Не надо держать меня за жопу при всех». На остановке было полно народа. Я отпустил её. Она отошла, оправляясь. Я сказал, что именно сегодня хочу к ней, что не переживу эту ночь… Она сказала: «Мне надо побыть одной. Имею я право отдохнуть от вас всех — я устала!» — «От кого всех?!» — «Да один ты чего стоишь! И Санич твой дебильный! Каждый день, что ль, вас привечать?!» Я упал на колени: «Эля, Элечка, доченька, ну пожалуйста, я не могу, не могу, я же умру, маленькая!..» — я едва не плакал, двигаясь на коленях за ней, не замечая, что пачкаю новые широчайшие штаны в пыли и грязи… Она говорила, чтобы я поднялся, и виждел, и внемлел, и не тянул к ней руци. И шёл домой. Подъехал автобус, она вырвалась, а я так и остался… «Элечка, пожалуйста!..» — всхлипнул я, но через секунду её лицо уже светилось в заднем окошке, медленно удаляясь, — и казалось, что это свет абсолютного равнодушия — как максимально убавленный фитиль керосиновой лампы, дающий больше копоти, а не света, да и свет этот такой тусклый, что сам почти копоть…

Ну ладно, сказал я себе, с трудом поднялся, вяло отряхиваясь, ловя непонятные взгляды окружающих… Побрёл, шатаясь, домой, в берлагу…

Еле волоча ноги, я пришёл в свою каморку, где было душно, но холодно, пахло туалетом и гнилью, и не было ничего, даже воды в ведре…

40.

Философию я сдавал всё же с будунища, нажравшись у неё, с ней, после ночи с ней… Агрегатное состояние моё было очень аморфным. Я купил в ларьке литровую бутылку «Фанты» и уже не смог не отхлёбывать каждую минуту, пока она не кончилась. Экзамен шёл уже минут сорок, я завалился в аудиторию — мутный взгляд, опухшее лицо, лысина-щетина, штаны хаки, гриндера, бутылка. Меня не узнали и попытались прогнать… Я сказал, что хочецца пятёрочки, потому как накануне оченно хорошо подготовился.

…Мы изрядно обкурились — ей как всегда было мало и мало, а у меня, как и у большинства этих тварей, наделённых светлым разумом и свободной волей, плохая машина противодействия — каждый только и горазд, что затуманить разум да поослабить поводья воли — возможно даже, что, как говорит ОФ, каждый индивид в каждый момент жизни только к этому и стремится, а остальное — только ширма. Я не люблю курить — да куда уж мне не курить… Я не люблю курить — может сказывался первый неудачный каннабинольно-молочный опыт, а может потому, что я всегда обкуривался как собачатина копчёная да ещё и параллельно с этим обжирался?..

Я уже не мог сидеть. Она как раз кстати проходила мимо, и я вцепился в неё, волочась по полу на карачках или коленях, держась за её юбку и ляжки.

— Лёша-а, Лёшечка, мне надо в туалет, — выкручивалась она, а я уже мог лишь распевать нечто невразумительное, типа:

— Ху ноуз вот из хуй в ноуз!..