Картина, которую я увидел и видел потом столько раз, поразила и возбудила меня, пожалуй, сильней чем если бы она писала стоя… Она сидит в ванне, розово-распаренная, с шальными глазами и мокрыми волосами и чистит зубы — воду она прихлёбывает прямо из ванны и туда же сплёвывает обильную пену. Дебильненько улыбается, весь ротик и подбородок в пене, трёт с такой силой и яростью, что меня раздражает звук и становится больно за неё. «Кайф, ка-айф!» — с щёткой за щекой причитает она, показывая ручкой горсть пены с заливкой крови. Я говорю, что всё-таки она извращенка не хуже меня и должна быть наказана. Она улыбается, орудуя щёткой, отплёвываясь, полоща рот, гаргакая горлом. Это уж совсем невыносимо, и я, зачем-то заперев дверь, сбрасываю свои одежды…
Пару раз она, словно совсем маленькая, полубессознательная девчушка, предложила мне
Вообще настроения мои были довольно идеалистическими. Даже стал пытаться «говорить красиво»: «Жить вместе, говорил я, это как сотворчествовать в группе, творить, как музыку, совместную жизнь — вопрос какую — жисткую, конечно!» — не очень однозначная вообще-то аналогия, но, как вы поняли, тут сквозь плодородную, но серую почву быта выбиваются ростки моих заветных желаний и планов — пригласить Санича и ОФ и, по терминологии последнего, развести завязь на дому.
Что и говорить, чувства меня переполняли. На гребне сей волны я даже отважился на творчество и написал свой рассказ с замысловатым названием «Зелёненькая Царевна-Лягушечка и Тот, Кто Выращивает В Саду Аленький Цветочек». Роман был уже больше работа, и что такое вдохновение в подлинном, положительном, мгновенном смысле, я давно забыл, а тут… Мне приснился сон и я, проснувшись, чтоб разбудить Эльку в институт, даже запомнил кое-что из него… Уломал ее дать мне на дорожку, разогрел картошку, покормил её, одел, проводил с порожка, поел сам и — что делать? — всем я доволен под завязку, никуда мне идти не надо… Решил приобщиться к коробке о пяти дисках «Шедевры мирового оперного искусства». С усилием воли прослушал около часа — только раздражает да в сон клонит — нет чтоб нажарить со страстностью молодого Рихтера, а они выводят свои изразцы и кружева! Достал Вагнера — «Вот что нам поможет!» — как ни пытался вникнуть — никаких эмоций, никаких образов. Завёл шарманку — насосня! достал бумагу, нашёл ручку… улыбка до ушей, подпевки, прыжки по комнате…
Едва не опоздал на встречу с ней в библиотеке. Она изрядно припозднилась сама, и я мёрз и нервничал. Узнав, что я уж окончил рассказ, она сказала: «Молодец» и спросила сколько всего страниц. Пять страниц за пять часов — это почему-то сильно удивило её, наверно она ожидала большего. Ей нужны были какие-то журналы, и мы пошли в зал периодики. Там я стал читать ей новоиспечённый текст — про неё саму, что она, дескать, дрянь такая и только притворяется, и что Плащ-Палатка (Долгов — невзлюбившая его Шрек пыталась прозвать его «Субтильный», после чего мы с Эльмирой полдня придумывали ему имена — пока я не дошёл до Плащанички, Плащ-Палатки и Известняковых Отложений и мы, удохнув, стали звонить Алёше, чтоб обрадовать и его) тоже неблагонадёжен (а он-то почему, интересно?), и удастся ли нам преобразиться — всё было метафорически-иронически завуалировано, и она весьма потешалась. (А вообще-то концепция жутковатая и, как оказалось, правдиво-провидческая: душа человеческая — а особенно именно её Зельцеровидная — не то что поле битвы Бога с диаволом, как у Достославного, а баранделя и