Мазарини

Но преуспел ли кардинал в искоренении дуэлей? Возможно, на какое-то время дуэли и приостановились. Но уже в 1629 году Ришелье указал Его Величеству на слабость, допущенную королем в применении законов, особенно эдикта о дуэлях. В этом вопросе первый министр, стараясь оправдать смерть де Бутвиля и других казненных дуэлянтов, активно использовал пропаганду. Исходивший из официальных кругов памфлет оценивал дуэли как оскорбление Бога, короля и всех французов. Другой любопытный памфлет в виде письма жителя Голландии доказывал, что дуэли в среде французской знати на руку главному врагу Франции – Испании. Ведь в то время как французские дворяне шпаги убивают друг друга, Испания готовится установить мировое господство.

Ришелье преуспел в другом. Еще более дуэлей кардинала беспокоила укрепившаяся в 1610—1624 годах автономия гугенотского «государства в государстве». То было новое, вышедшее в начале его министерства на первый план препятствие на пути централизации и унификации Французского королевства. Еще по дарованному бывшим гугенотом королем Генрихом IV Нантскому эдикту 1598 года французские кальвинисты-гугеноты получили свободу вероисповедания и широкую автономию. Со временем автономные права значительно расширились. Кроме того, среди гугенотских общин насчитывалось около тысячи шестисот аристократов и менее знатных лиц. К ним относились семейства Бульон, Шатийон, Ла Форс, Ла Тремуйль и другие. Они являлись владельцами великолепных особняков в Париже и значительных сеньорий в сельской местности, занимали придворные должности и важные посты в местной администрации. Для защиты своих привилегий они могли выставить собственные армии из числа своих многочисленных арендаторов. Но большую часть гугенотов составляли буржуа и ремесленники. Вообще же французский протестантизм был гораздо сильнее привязан к городам, нежели к сельской округе. И от этого был более опасен в смысле неподчинения законам «наихристианнейшего» монарха. Для большинства французов единство их королевства соответствовало девизу «Один король, один закон, одна вера», и допущение королевской администрацией существования вольностей гугенотов было для них ярким свидетельством слабости центральной власти.

Регентшу Марию Медичи гугеноты совсем не принимали всерьез – она даже не смогла разогнать протестантскую ассамблею в Сомюре в 1611 году, выставившую центральной власти непомерные требования, содержавшие отказ платить целый ряд налогов. Гугеноты возвратились в свои провинции, намереваясь, словами Ришелье, «нарушить мир в стране и поймать рыбку в мутной воде». Даже после того как в 1617 году в результате государственного переворота Мария Медичи и ее фаворит Кончино Кончини были отстранены от власти повзрослевшим Людовиком XIII и его министром Люинем, положение в государстве едва ли улучшилось. И Люинь, и сменившие его в 1621 году братья Брюлары оказались бессильными перед сложившейся ситуацией во Франции и Европе в целом. Внутренняя и внешняя политика Французского королевства фактически зашла в тупик.

Ришелье это исправлял, насколько понимал и мог. Единства Франции он добился в первую очередь путем ликвидации гугенотского «государства в государстве». «Пока гугеноты имеют во Франции власть, король не может ни быть господином в своем королевстве, ни предпринимать каких-либо славных действий за его пределами», – считал кардинал. Эти соображения вполне соответствовали дипломатической стратегии первого министра. Он планировал нанести решительный удар против Империи и Испании в тот момент, когда на полях сражений будут ослаблены все воюющие стороны – как противники Франции, так и ее союзники. Поэтому во втором периоде Тридцатилетней войны против католического блока, усиленного созданной Валленштейном семидесятитысячной имперской армией, безуспешно, но героически воевали лишь Дания и ряд протестантских немецких князей. А Ришелье тем временем проводил «дипломатию пистолей» – предоставлял денежные субсидии союзникам.

Затяжная осада Ла-Рошели правительственными войсками в 1627—1628 годах, осложненная параллельной войной с Англией, не оставила в Европе равнодушными никого – ни подданных, ни государей и политиков. Ла-Рошель была оплотом протестантского сепаратизма, показателем слабости королевской власти, поводом для вмешательства как католических, так и протестантских государств во французские дела. Кому это было нужно? Даже во время осады сторону Ришелье держала Испания, а Ла-Рошели – Англия. Поэтому кардинал не зря частенько говаривал, что «взятие Ла-Рошели – будущее порядка во Франции».