Маздак. Повести черных и красных песков

Голодный, избитый, лежал он на тюремных нарах и так же, как теперь, молча глядел в потолок. Он давно погиб бы от лишений и побоев, если бы не поддерживала его память о кровавом долге, не оплаченном еще родом Ильяс-хана. Серым степным волком видел себя в мечтах Чары. Это давало ему силы не умирать и страшно, по-волчьи, смотреть на допросах в глаза пристава.

— Я тебя все равно убью, зверское отродье!.. — кричал ему белый от гнева пристав, встречая этот упорный взгляд. Возможно, что пристав и выполнил бы свое обещание, но ему помешали.

Как-то ранним утром до камеры, где лежал Чары, долетели с улицы незнакомые звуки. Играла музыка, громко кричали по-русски. Вскоре двери тюрьмы открылись, и арестанты бросились к выходу. На улице толпились люди. Махали шапками, пели и обнимались. Над толпой горели красные флаги. Господин пристав исчез. Пришел февраль семнадцатого года.

Пока говорились жаркие речи, ничего не понимавший Чары прокрался вдоль забора и, волоча ноги, побрел прочь из города в пески.

В первом же ауле он нанялся в чабаны и ушел на дальние колодцы. Окрепнув за лето и осень, он зимой купил себе коня и подался в родные края.

В мире творилось что-то непонятное. Перестали подвозить в аулы керосин, соль и спички. Ходили слухи, что будут увеличивать нормы воды, раздавать народу коней и баранов. И действительно, пришли в аулы туркмены из города и стали делить государственные земли. К тому времени почти вся вода в соседних аулах принадлежала Ильяс-хану. Эту воду распределили между всеми дайханами. Сам Ильяс-хан поступил, как всегда, мудро. Он собрал свои пожитки и, оставив дом на попечение Курта, ушел через горы в Персию к своим дальним родственникам. Большой караван верблюдов, груженных ханским добром, отправился вместе с нем. Но когда стали перегонять с колодцев громадные ханские стада, люди из города запретили это.

Чары добрался до знакомых мест, когда Ильяс-хан был уже за горами. Шамурад-хана тоже не было.

Долго стоял Чары у старой разваленной мазанки и смотрел на шесть высохших лоз винограда. Потом медленно пошел в крепость и сел на валу… Нет, не ослабевала в нем старая, не знающая пощады ненависть. Окрепшая в тяжких испытаниях, она разрослась в груди и холодным лезвием колола сердце. Скорей умрет он, чем простит врагам кровь своего рода… Терпеливо будет ждать он их возвращения.

На другой день встретил Чары своего друга Тагана. В белом тельпеке и дорогом халате ездил он на чистокровном ахальском коне. Таган рассказал, что недалеко отсюда один из соседних ханов собирает удалых молодцов. Они теперь правят там и делают, что хотят.

— Такая жизнь, как у нас, тебе понравится!.. — сказал Таган. Но Чары отверг его предложение и снова пошел в чабаны.

А события шли своим чередом. На станции громыхали пушки. Далекий гул их долетал до старой крепости и эхом отдавался в горах. В один из жарких летних дней появился в ауле Шамурад-хан в парадном халате поверх гвардейского мундира. С ним было несколько русских офицеров. По станции ходили британские колониальные солдаты в светлых гетрах. Один за другим проходили на восток эшелоны с длинноствольными английскими пушками.

Шамурад-хан послал гонцов по аулам с требованием дать джигитов. В приказе о мобилизации говорилось про «священную войну за свободу». Первое, что сделал Шамурад-хан, — снова отобрал воду и в наказание разорил у Карры-кала больше половины дайханских кибиток. В память о брате Мухамед-хане вырезал он весь род Халлы, бывшего жениха Бибитач. Самого Халлы привязали за руки и ноги к хвостам четырех ахальских коней и стегали их камчами до тех пор, пока они не разорвали Халлы на части.

Целый отряд послал Шамурад-хан для поимки Чары, но, предупрежденный соседями, Чары вовремя ушел с колодцев.

Снова блуждал он в горах, гонимый, как зверь, людьми Шамурад-хана. Ему нельзя было показаться ни и одном из аулов. Как-то поутру выследили, его два родственника ханского счетовода Курта. Целый день гнались они за ним по осыпающимся горным кручам. Под вечер им удалось ранить его в ногу. Забившись в узкую шакалью расщелину, он ждал их приближения. И когда один из них полез было вверх по скале, Чары коротким ударом ножа в шею зарезал его, как барана. Забрав у убитого винтовку, он тут же, в темноте, прострелил голову и другому — глаза чабана привыкают видеть и ночью.

И снова, волоча раненую ногу, ходил он по горам, как одинокий барс, такой же злой, голодный и страшный…

Нога постепенно зажила. Он нашел далеко в горах небольшую пещеру и там устроил себе логово. О нем знал один лишь Таган, который время от времени приезжал в горы и привозил ему лепешки, геок-чай и патроны.

Почти год прожил в горах Чары. Лишь два раза спускался он в аулы. По непреложному закону дайхане принимали его, кормили и высказывали добрые пожелания. Но сам он хорошо знал, что грозит каждому из них, если всесильный Шамурад-хан узнает об этом. А ханские соглядатаи были на каждом шагу.