Мазепа

– В руки Панские! Wrece Panskie! то же, что: a vous! – выпил душком до дна. Потом налив снова, поднес ротмистру, который, выпив с тою же приговоркою, передал бокал пану Дорошинскому. Бокал переходил таким же порядком, из рук в руки, пока несколько дюжин бутылок не опорожнились. Вдруг послышался трубный звук во дворе.

– На конь! Виват! Да здравствует пан Дульский! – закричали разгоряченные вином собеседники.

– На первом сейме я подаю голос за пана Дульского! – воскликнул пан Дорошинский.

– И я также!.. и я также! – раздалось в толпе. – Он должен быть канцлером! Он должен быть гетманом коронным!.. Что за славное вино!.. А почему же ему не быть королем? – Вот что слышно было в толпе, между обниманиями и целованиями, пока воинская труба не пробудила в панах охоты к драке.

– Господа! – сказал пан Дульский. – Прошу выслушать меня! Всем нельзя выступать в поле. Бросим жребий, кому оставаться. – Пан Дульский взял шапку, которая висела на рукояти его сабли, снял с руки перстень с гербом и просил других последовать его примеру. Сабля, усы и перстень с гербом были в то время три необходимые принадлежности польского шляхтича. Каждый из присутствовавших бросил свой перстень в шапку.

– Я думаю, что четвертой части наших воинов довольно для охранения замка, – сказал пан Дульский. – Из вас, господа, должны остаться, по крайней мере, человек десять или пятнадцать. Крепостная служба требует бдительности и строгого надзора, а не во гнев сказать, все мы лучше любим подраться в чистом поле, чем проводить бессонные ночи на страже. Итак, лучше, если будет более офицеров для очередования в службе. Притом же, нельзя оставить дам без кавалеров… Они соскучатся.

– Справедливо, справедливо! – закричали со всех сторон.

– Итак, я вношу предложение, чтоб пятнадцать человек из нас остались в замке. Почтенный патер Заленский, извольте вынуть пятнадцать перстней, один за другим. Чей перстень вынется, тот останется. Но прежде вы должны дать, господа, честное слово, что не станете противиться сему добровольному условию и что каждый из вас беспрекословно подчинится жребию.

– Даю честное слово! Verbum nobile! – закричали в толпе.

– Итак, извольте начинать, патер Заленский! – примолвил пан Дульский.

Геральдика составляла одну из важнейших познаний польского шляхетства, и каждый благовоспитанный человек знал наизусть все гербы известных фамилий в Польше. Патер Заленский, вынимая перстни, читал как по писаному и провозглашал имена. В числе четырнадцати вынувшихся перстней находились перстни самого пана Дульского, старого ротмистра Скаржинского и хорунжего Стадницкого. Все молчали, хотя многие морщились и изъявляли знаками свое нетерпение. Наконец патер, вынув пятнадцатый перстень, провозгласил громко:

– Пан ротмистр Дорошинский, подкоморий Брестский, воеводич Брацлавский!

– Протестую! – воскликнул пан Дорошинский.

– И я также! – сказал хорунжий Стадницкий.

– Протестую, не позволяю (nie pozvolam)! – закричало несколько панов.

– Veto! – примолвил пан Дорошинский. – Опровергаю конвенцию, потому что упущены формы, и определение воспоследовало без собирания голосов поодиночке!..

– A Verbum nobile, а честное слово? – сказал пан Дульский.

– Честь каждого есть неприкосновенная святыня, – сказал пан Дорошинский. – Прошу не упоминать об ней!

– Но вы заложили мне эту святыню, дав слово! – отвечал с насмешливою улыбкою пан Дульский.

– Пане подконюший! – воскликнул с гневом пан Дорошинский. – При всем уважении моем к вашему дому и вашей особе, я объявляю вам, что если вы хотите, чтоб мы оба остались в живых до вечера, будьте воздержаннее в речах! Я не позволю самому королю коснуться моей чести! Из дружбы к вам, я собрал под фамильную хоругвь мою сто лучших наездников из нашего воеводства и решился поддерживать вас, вопреки желанию родственников моих, которые обещали мне староство и звание охмистра (гофмаршала) при дворе Августа. Но если вы не умеете уважать друзей своих, я отделяюсь от вас и приглашаю всех друзей моих соединиться со мною. Господа! кто со мною, а кто с Дульским.

– Как? вы оставляете нас во время опасности, перед неприятелем! – сказал ротмистр Скаржинский.

– Смеюсь над всеми вашими опасностями и сам иду на Палея, – сказал пан Дорошинский, подбоченясь одной рукой, а другою опершись на свою саблю.

В собрании поднялся такой шум и крик, что не можно было расслышать ни слова. Все говорили вместе, и никто не хотел слушать. Венгерское вино действовало сильно в головах и испарялось в буйных речах и угрозах.

Иезуит ускользнул из собрания в самом начале спора, и когда запальчивость спорящих дошла до того, что некоторые уже обнажили сабли и надели шапки, вдруг дверь из боковой комнаты отворилась и в залу вошла княгиня Дульская, невестка хозяина, с тремя его дочерьми и со свитою, состоявшею из двадцати девиц и замужних женщин, родственниц, поживальниц и собеседниц княгини, хозяйки и дочерей. Спорящие тотчас сняли шапки, вложили сабли в ножны и умолкли.

Княгиня Дульская сказала: