– Песня сложена складно, но здесь кстати вспомнить московскую пословицу: "Не все то правда, что в песни говорится". Грешно и стыдно тем, которые _живут с поганы и служат за гроши ляхам_. Но долг, присяга и благо нашей родины повелевают нам _голдовать Польское слово: _голд_, значит подданство. Москве и служить ей верно_, потому что Украина не может быть независимым царством, и если б, в наказание за грехи наши, Господь Бог отторгнул нас от единоверческой России, то мы впали бы или в турецкую или в польскую неволю.
Мазепа покачал головою и сказал:
– Что ты это толкуешь, умная голова! Украина не может быть независимою! А Молдавия, а Волошина разве лучше Украины!
– Не дай Бог такой независимости, как независимость этих несчастных стран, сжатых между сильными и хищными соседями и обязанных беспрерывно то биться с ними, то служить им, то откупаться от беды! Мы народ русской крови и русской веры и наше счастие в соединении с Россией…
– Так зачем же ты так часто жалуешься и скорбишь на нарушение прав и привилегий, Павел Леонтьевич? Ведь в этом виновен не я, ваш гетман, верный сын Украины… Понимаешь ли меня, Павел Леонтьевич, в этом виновен не я, Иван Мазепа, готовый пролить последнюю каплю крови за права и привилегии наши!
– Права и привилегии наши надобно беречь как зеницу ока, – сказал Полуботок с жаром. – За это я охотно положу свою голову!
– Ну, а в песне только этого от нас и требуют! – подхватил Мазепа с радостью. – Слушай, слушай!
– Ведь это то самое, только в стихах, что ты сказал мне пред этим, Павел Леонтьевич, и другой, слушая тебя, подумал бы, что ты сам сложил песню, – примолвил Мазепа, захохотав притворным смехом.
Полуботок, хотя чувствовал настоящий смысл гетманских слов, но притворился также, что принимает их в шутку.
– Правда, ясневельможный гетман, что права наши надобно защищать, не жалея жизни, и, не опасаясь преследования и опалы, говорить правду. Но я не понимаю, о каких врагах говорится в песне, с кем советуют сражаться и кого бить?
– А, ты не понимаешь этого в песне? – возразил Мазепа, посмотрев с лукавою усмешкой на Полуботка. – Мне кажется, что врагами называют тех, которые нарушают права наши…
– Теперь понимаю! – сказал Полуботок, погладив усы и опустив голову.
– Дай Бог, что Господь вразумил тебя, Павел Леонтьевич! – примолвил Мазепа, приняв важный вид. – На таких людях, как ты и как я, лежит тяжкая ответственность пред Богом за благо народа, над которым мы поставлены. Скажи мне, Павел Леонтьевич, хочешь ли ты искренно помириться со мной?
– Вы не можете сомневаться в этом, ясневельможный гетман!
– Дай же мне руку! – примолвил Мазепа, взяв за руку Полуботка и пожав ее крепко. – Ты невзлюбил меня, воображая, что я по собственной воле нарушаю права наши. Я докажу тебе противное, только чур не выдавать! Помни слова песни: _Озметеся все за руки_! Только будь послушен, а не далее как чрез месяц ты будешь генералом, графом, если угодно тебе, и сам выберешь для себя маетности, какие захочешь!..
– У его царского величества есть люди, оказавшие ему более услуг, нежели я, и имеющие более прав на столь высокие милости! – отвечал Полуботок, кланяясь.
– Не в том дело, братец! – возразил Мазепа, нахмурив брови. – Все, чего только ты можешь желать, в твоей собственной воле. Только будь послушен мне и служи верно Украине.
– Я никогда не был ослушником ваших приказаний и никогда не изменял пользам моего отечества…
– Это мы увидим! – сказал Мазепа и снова стал гладить свои ноги, будто чувствуя боль, а в самом деле для того только, чтоб пресечь разговор, которого продолжение он почитал излишним.
– Он хочет поговорить с вами, ясневельможный гетман, насчет бывшей драки в красной корчме и о задержании казаков моего полка…
– Вели всех выпустить из тюрьмы. Это дело пустое, и теперь не та пора, чтоб заниматься разбирательством ссор между пьяными казаками…
– Но я думаю, что для прекращения подобных беспорядков не худо было бы выслать не только из Батурина, но даже из Украины людей подозрительных, о которых идет молва, будто они польские шпионы… – сказал Полуботок, не спуская глаз с гетмана.
– А кого же ты подозреваешь, Павел Леонтьевич? – спросил Мазепа.