Мажор в наследство

Я снова начинаю плакать. Замахиваюсь, чтобы залепить пощечину, но рука лишь слабо мажет по щеке: сил нет. Дэн вздыхает и тянет меня к себе, так резво, что не успеваю воспротивиться. Сгребает в объятья.

— Сонечка, какая же ты дуреха! Нашла из-за чего переживать! Подумаешь, одна ночь — у нас с тобой вся жизнь впереди. Вот зачем ты все портишь?

И быстрее, чем я выплескиваю очередное возмущение, сминает губами мои. Целует жестко, почти яростно, стискивая плечи. Не вырваться. Задирает рубашку, бесцеремонно лапая бедра. Запускает пальцы под трусики, мнет ягодицы.

Сейчас невозможно придумать что-то более неуместное. Я не хочу его здесь, в этом жутком вагончике. Не теперь, когда от рыданий разъело губы и больно от его поцелуев. Он так сильно меня обидел, опозорил перед всеми. О какой близости может идти речь — мы еще никогда не были так далеки?!

Но тело бессовестно предает. Я дергаюсь в крепких руках, пытаясь освободиться, но Дэн пользуется этим, чтобы еще больше притиснуть к себе. Жмется пахом, давая ощутить свое возбуждение. Проникает пальцами между ног — и меня раздирает от этого невероятного клубка противоречий.

Я не должна реагировать на его ласки. Не должна испытывать желания. Не должна становиться такой бесстыдно влажной от действия умелых рук.

— Ненавижу! — хнычу ему в рот, пытаясь укусить и  хоть так отстраниться, но он лишь смеется, удобнее устраивая меня на своих бедрах. Приподнимает и подается навстречу, с размаху опуская на закаменевший член.

Тянет в стороны полы рубашки, обнажая грудь, и при следующем рывке смыкает губы вокруг соска. Перекатывает его во рту, бьет языком. Пальцы что-то выписывают на животе, гладят спину, шарят по всему телу, куда только могут дотянуться.

— Ты такая сексуальная, когда злишься, Сонечка… — он засасывает в рот другой сосок, одновременно толкаясь глубже — и я захлебываюсь наслаждением, током вспарывающим внутренности. Все еще хочу сделать больно, ударить, ущипнуть, но вместо этого зарываюсь в перепутанные после сна волосы. Тянусь к губам, снова впуская настойчивый язык, наглый, жадный. И снова плачу, теперь уже от удовольствия, какого-то неправильного, дикого, неуместного — но такого опьяняюще, нереально сладкого.

Дэн нагоняет меня почти сразу же, еще несколько раз толкается внутри — и падает на спину, увлекая за собой. Укладывает на грудь, не разжимая объятий.

— Малышка, я не хотел тебя обидеть. И чтобы ты волновалась, тоже не хотел. Мне было так хреново… Никак не могу оправиться от смерти папы… Мне так его не хватает, ты даже представить себе не можешь… Он ведь ждал нашей свадьбы, очень хотел, чтобы мы были вместе. А сейчас его нет… Это прямо душу выворачивает, как вспомню…

Кажется, или голос в самом деле дрожит? Я приподнимаюсь, опираясь на локоть, и заглядываю в глаза мужа. Не кажется… Они блестят, наполненные растаявшими льдинками. И мое сердце точно так же тает, когда вижу его боль. Это же невозможно подделать, так неужели я останусь черствой и глухой, когда любимому человеку нужны моя поддержка и понимание?

— Все будет хорошо, Данечка, — он снова целует, и я впитываю этот поцелуй. Утоляю жажду и чувствую, как внутри наконец-то становится тепло. Впервые со вчерашнего вечера. — Там Еремин ждет снаружи. У него машина. Поехали домой?

Глава 43

— Что, вот так просто взяла и простила? — в изумлении таращит на меня глаза подруга. — Сонь, так нельзя! Ты же его распустишь совсем. Он решит, что все позволено и ничего за это не будет.

Я морщусь.

— Говоришь, как о собаке. Эль, он мой муж, а не домашний пес, чтобы можно было его дрессировать. Позволять что-то или запрещать.

— Муж, ага, — мрачно фыркает Эльвира. — Тот самый, который груш объелся. Мужья так себя не ведут, тем более, в день свадьбы. Тебе самой-то не обидно? Вот что вы потом вспоминать будете, а? Как ты в слезах и с полицией всю ночь его искала? Сможешь об этом детям рассказать? Если они будут, конечно…

Последнюю фразу подруга произносит еле различимо, себе под нос. Видимо, соображая в последний момент, как сильно мне это не понравится. Но я слышу. И это задевает ничуть не меньше поступка Дэна. Устала придумывать объяснения для всех и каждого. И ладно бы речь шла об обычных гостях, которые не знают ни меня, ни Даниила. Но и мой отец, и вот, получается, лучшая подруга продолжают капать на мозги. Зачем? Я же понимаю, что Даня был не прав. И больно мне гораздо больше, чем они все вместе взятые могут себе представить. Какой смысл травить душу, добавляя переживаний? И так тяжело…

Да, мне до сих пор тяжело. Несмотря на сумасшедший, сладкий, дикий секс, который случился там, в домике на заливе. И потом дома, много-много раз. Да чего уж, мы почти сутки не выходили из спальни. Бегали по очереди на кухню, чтобы наскоро что-то перехватить, и опять возвращались в постель. И обоим было мало. Дэн не притворялся, не играл, я совершенно точно знаю, что ему было хорошо со мной. И сама влюблялась с каждой минутой, с каждым днем все сильнее, окончательно теряя голову.