Князь Ланин рассматривал только, что нарисованный, с пыла с жару плакат «Правила строевого шага и главные ошибки».
- Отлично! - он похвалил слугу. Дружески похлопал по плечу. Тут же выдал странную фразу. – Почти как настоящий!
-
- Ваше сиятельство, помилуйте, - взмолился денщик. – Сколько же можно рисовать всякие рисунки, плакаты, афиши? В последнее время только и делаю: рисую, рисую и рисую. Может чем-нибудь другим займусь? Оружие ваше почищу или одежду приведу в порядок? Ведь я слуга, а не художник плакатов и писарчук.
- Верно заметил! – взгляд князя стразу стал злым. – Ты, слуга. Поэтому будешь делать то, что скажу. А я, говорю, рисовать плакаты! – Голос узурпатора поднялся на три тона. - Ясно?
- Так точно, ваше высокоблагородие.
- Поглядите на него! – князь продолжал возмущаться. – Чуть добавилось интеллекта в башку, а уже мысли лезут непотребные. Того глядишь и на волю будет проситься. А потом, вообще! Вступит а какие-нибудь «Декабристы» или «Анархисты». Подтверждая его слова, откуда-то из коридора раздалось громкое девичье пение на французском языке:
("La Marseillaise". Припев. Перевод на русский.),
- Вот!!! – тиран поднял палец и хмуро посмотрел на слугу. – Что и требовалось доказать. Пятый день в усадьбе, а уже поют «Марсельезу». Так пойдет дело - через неделю «Интернационал» зазвучит! А через месяц… - что? Революцию устроят?
- Чагось устроят, ваше сиятельство? – Афанасий ни слова не понял из тирады хозяина.
- Ничего! – быстро за мной, - скомандовал князь и бросился на звук голоса.
…..
Подполковник хмуро ходил перед стоящими в ряд работницами. Туда, обратно. Снова туда. И снова обратно. Молчал. Пятый круг, восьмой, десятый. Пытка молчаливой походкой продолжалась уже больше пяти минут.
- Эта я пела… - прозвучал тонким переливом голосок самой молоденькой работницы. – Я, Глаша Суконникова.
- Два шага вперёд, - скомандовал военный и остановился напротив…
- Месье князь, я не понимаю, что вы говорите. Потому что не говорю по-французски. Я могу только петь заученные слова.
- Поясни, - вселенец подошёл вплотную.
- У нас в театре: Даша, Маша и Анфиса играют женские роли. А я, за них, за всех, пою. У меня память хорошая. Мне говорят, я запоминаю, потом пою.
- А кто поёт за мужчин?
- Никто. Мужские роли играет дядя Степан. Он петь не умеет.
- Странный у вас театр. И кто придумал всё это?
- Месье Шарнс. Только его здесь нет. Он в Петербурге остался. Барыня умерла. Нас продали. Он остался.
- Зашибись! – вырвалось у подполковника. В голове недовольно зашумело. «Это получается, мне всучили театр ещё и без режиссёра. Ладно, господин градоначальник. Я не злопамятный, но память у меня хорошая. Я запомню. Всё-таки десять тысяч!
Оболваненный князь задумался. Сделал несколько кругов вдоль строя. Остановился. Принял решение.
- Под балалайку сможешь спеть? – обратился он к провинившейся.
- Смогу, - девчушка впервые улыбнулась, показав очаровательные зубки.
- Афанасий, - князь повернулся к слуге. – Бегом, метнись по зданию, найди балалайку.
- Ваше высокоблагородь, чаго найти? – денщик подумал, что ослышался.
- Балалайку, дурья твоя башка. - И тут же добавил. – Со струнами.
Маэстро отвёл певунью в сторону. Достал платок. Параллельно начал что-то объяснять.
…..
- Ваше благородие, - дежурный подбежал к капитану Игнатову. – Я думаю вы должны знать… В танцевальном зале подполковник Ланин собирается играть на балалайке. Он решил аккомпанировать какой-то певички из театра.
- Что? - не поверил капитан. - Ему заняться нечем или подвигов не хватает?
- Не могу знать, ваше благородие. Только в зале почти вся бригада собралось. Вам надо поторопиться, а то мало ли, что…
…..
- Тихо, всем! – подполковник грозно рыкнул на переполненный зал.
- Сейчас, перед вами выступит восходящая звезда Коломны, Глафира Суконниикова. Слушаем внимательно. После пения аплодируем.
- Глаша, - он повернулся к девушке… - Три – четыре…
Проигрыш музыкального инструмента через несколько мгновений разбавил изумительно чистый, звонкий, дрожащий как горный ручеёк девичий голос…