Мазурка для двух покойников

Льет немилосердно или, пожалуй, с излишним милосердием, льет над миром, где остался стертый край горы – по эту сторону; что происходит дальше, не знаю, и это не важно. Льет над землей, которая звенит, как растущая плоть или растущий цветок, и по воздуху летит страждущая душа, прося чье-нибудь сердце приютить ее. Ты ложишься с женщиной, и, когда родится сын или, пожалуй, дочь, что, еще не достигнув пятнадцати, убежит с каким-нибудь бродягой из Леона, дождь все так же будет лить над горой. Две собаки окончили любиться под дождем и теперь ждут, одна глядя на запад, другая – на восток, пока кровь у них успокоится.

– Смотри, окажешься на привязи, как Уайльд.

– Не будь бесстыдницей, Монча.

Сеньорита Рамона после всего на десерт ест плитку шоколада.

– Бог тебе воздаст, Раймундино, ты делаешь меня счастливой.

Сеньорита Рамона на несколько мгновений задумывается, а потом смеется:

– Слушай, а если б у твоей штуки было четыре скорости, как у автомобиля?

– Не будь бесстыдницей, Монча.

Сеньорита Рамона, распущенные волосы и немного опавшая обнаженная грудь, смотрит на своего кузена Раймундо, который, сидя в качалке, закуривает.

– Нет, дурачок! Мы, голые женщины, можем говорить что хотим; то, что говорится в постели, не считается. Я замолчу, когда оденусь!

Маркосу Альбите Мурадасу не хватало двух ног, и он жил в ящике оранжевого цвета, четыре колеса, зеленая пятиконечная звезда на борту, и на ней золотом инициалы М. А. М. Маркосу Альбите искусала ноги бешеная лиса, его парализовало, ноги стали гнить, и, наконец, их отрезали – так и шло одно за другим. У Маркоса Альбите лицо человека, получившего сполна тоски и несчастья. У Маркоса Альбите голос тусклый и гнусавый, голос треснувшей кастрюли.

– Послушайте, я девять лет сумасшедший, за девять лет потерял память, разум и волю, а также свободу. За эти девять лет умерли моя мать, жена и сын, по очереди, потом мне отрезали ноги. Мать удавилась на чердаке, жену переехал грузовик, сына убил дифтерит, может быть, его бы спасли, если бы повезло и были бы деньги… Я ничего не понимаю, сумасшедшим не нужны объяснения. Достаточно того, что они сумасшедшие…

Я принес Маркосу Альбите шесть сигар фабрики «Корона».

– Очень хорошо пахнут, увидишь, и курить их хорошо.

– Большое спасибо, лучший подарок в моей жизни.

Маркос Альбите искусно вырезает из дерева, делает очень представительных мадонн и святых.

– Хотите, сделаю на память святого Камило?

– Ладно.

– Скажите, святой Камило с бородой?

– По правде сказать, не знаю.

Во время поста в заведении Паррочи меньше клиентов. Гауденсио не играет в пост на аккордеоне, в знак уважения.

– Что стоит почтить Господа, мне это нисколько не трудно и, к слову сказать, мне не за что оскорблять его.

В Оренсе во время поста холодно, иногда даже снег. Гауденсио нравится голос Анунсиасьон Сабаделье, очень мелодичный, нравится осязать упругие груди и звонкие ягодицы. Благословенье божье!

– Сегодня поздно вечером, Гауденсио, если никто не останется на ночь, жди меня, я приду.

Анунсиасьон Сабаделье родилась в Лалине, убежала из дому посмотреть мир, но ушла не очень далеко; сейчас боится возвращаться, так как отец раскровенит ей лицо. Анунсиасьон кротка и очень добра. Когда выходит из кухни, ее спрашивают:

– Куда идешь?

– Хочу утешить Гауденсио, жаль беднягу, вечером у него был убитый вид, убитый и грустный…

– Иди, я позову, если тебя хватятся.

Гауденсио, хорошо помывшись, ждет, сидя на тюфяке и покуривая при свете свечи, которого не видит. После, закончив свои ласки, страстные, почти супружеские, он всегда благодарит:

– Большое спасибо, Анунсия, Господь воздаст тебе. Утром, в полшестого, Гауденсио идет к мессе в церковь Мерседес. Его сострадательная подруга предпочитает остаться дома.

– Нет, Гауденсио, иди сам, мне холодно. Когда вернешься, буду здесь. Не очень задерживайся и ходи осторожно…

«Давно, еще при Республике,[21] незадолго до того, как Афуто обезоружил двух полицейских, трое старших Гамусо и мы, их друзья и родственники, объезжали лошадей в горах Хуреса, за Лимией, у португальской границы. Хотелось проветриться, поразмять ноги, а также помочь родне Марвисов, что жила духом святым и немного контрабандой.

Вследствие этого Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, потерял три пальца: минута неудачи может все опрокинуть, но в мире и не то случается. Мончо Прегисас ходил уже на деревяшке, находя, что если дерево крепкое и хорошо прилажено, то не замечаешь. Танис Гамусо, он же Перельо, и тогда был силен, очень силен. Танис мог свалить жеребца, ударом в лоб или в морду нарушив его кровообращение. Брат его Роке, по кличке Крего (Поп), и в то время зарабатывал, показывая людям кое-что вам известное. А слепой Гауденсио не был слепым, еще находился в семинарии, и Маркосу Альбите не отрезали ног, он не попадал в психушку, и Сидран Сегаде, видный малый, который потом оставил Адегу вдовой, не был еще покойником, а был живым и молодым мужем.