Мазурка для двух покойников

У псов Таниса Гамусо волосы (слово «шерсть» – для баранов!) как шелк, белые, коричневые на морде. Танис привез их из Леона, в Галисии собаки добрые, умные и трудолюбивые – овчарки, волкодавы, местные, гончие, – но таких породистых, как в Леоне, нет, известно, у нас больше помесей.

– Сколько хочешь за двухмесячного?

– Нисколько, я не торгую щенками; поклянись, что не обидишь его, и я тебе подарю.

Таниса Гамусо зовут Перельо, потому что очень скор в делах, на хорошее и на плохое, прямо мотоцикл. Жена его, Роза Роукон, пристрастилась к анисовой, целый день потягивает из графина. Отца Розы Роукон звали Эутело или Сиролас, был он самым вредным сборщиком налогов в Оренсе, хуже не припомню.

– Это плохо кончится, увидишь, когда-нибудь ему всадят нож в брюхо, и к тому же не предупредив.

Крестьяне боялись Сироласа и старались обходить его.

– Недоверчив, и добра от него не жди.

В прошлом году, в заведении Паррочи, Сиролас плюнул в лицо слепому Гауденсио, тот не хотел играть мазурку «Малютка Марианна».

– Я играю то, что хочу; на меня можно плюнуть, меня можно бить, это легко, я слепой, но не заставишь играть то, чего не хочу. Эта музыка не для каждого слуха, и только я знаю, когда ее играть.

Марта Португалка отказалась лечь с Сироласом.

– Скорее сдохну с голоду! Почему не плюешь на своего зятя, мерзавец? Боишься, что влепит тебе?

Парроча выставила Сироласа за дверь, избегая скандала.

– Иди, иди отсюда, проветрись, дуралей, потому что ты – дуралей, вернешься, когда позовут.

Танис Гамусо, зять Сироласа, сильнее всех, ему весело от своей силы. Если б не анисовая, был бы доволен своей женой Розой – добрая, порядочная, вся беда – в анисовой. Дети их ходят грязные, ботинки развалились, их пятеро, все предоставлены себе, никто не заботится о них. Танис Перельо – тоже, ему лишь бы полоскаться с Катухой Баинте, дурочкой из Мартиньи, в мельничном пруду Лусио Моуро, оба голышом, когда жажда усиливается, и тело ждет прохлады, и наслаждение полезно. Дурочка из Мартиньи не умеет плавать, когда-нибудь утонет, и ее найдут по течению в тени папоротников.

Танис Гамусо любит качаться на ветках дуба, так никакая чесотка не пристанет, и кружить над головой дубинкой, очень крепкой, где вырезаны ножом его инициалы.

– Хочешь, раздвою тебе задницу, как абрикос?

– Не дури, Перельо, так не шутят.

– Ладно. Хочешь, кольну тебя под дых, так что дух выйдет?

– Молчи, сука! Адега очень бледна.

– Тебе нехорошо?

– Нет, подожди, поищу водки.

У Адеги уже нет мужчины, но она еще держится, мы часто беседуем.

– Гляди. Мертвяк, что убил моего покойника, недолго отдыхал, и в этой жизни, и в той, кровь топит кровь, нам прощать кровь нечего, таков закон гор. Семья мертвяка, убившего моего покойника, не здешняя, но, видит Бог, у них было время узнать обычаи. Хромой из Мараньиса, писец в суде Карбалиньо, что раньше служил карабинером и остался хромым после стычки с контрабандистами Понтедевы, позволил моему брату Секундино украсть бумаги, где сказано, откуда семья мертвяка – отец его из Фонсебадона, потом приехал в Асторгу. Я вам об этом уже рассказывала. Вы, дон Камило, из рода Гухиндесов, или Моранов, все равно, и этим уже много сказано, сами знаете, но защищать это имя нужно, не жалея и жизни. Когда-нибудь расскажу подробнее, как украли останки Моучо, которого Господь сбил с толку. Как запрыгали тогда все Каррупо! Есть еще рюмочка?

Восьмой признак выродка – дряблый и смирный кончик, девочки Паррочи смеялись над штукой Фабиана Мингелы (Моучо).

– Ангел Пречистой девы, да и только!

Мончо Прегисас, что вернулся из Марокко с деревяшкой, – сновидец, пожалуй, даже поэт. Он рассказывает:

– Моя кузина Георгина, прежде чем овдоветь в первом браке, с Адольфо, уже спуталась с Кармело Мендесом, за которого вышла позже, когда смогла. Кузины Адела и Георгина всегда любили грешить, жизнь коротка, надо ею пользоваться. Самец и самочка попугаев хесусито курадос у меня погибли, не вынесли переезда по Красному морю, может, оно и лучше, кузины бы их изжарили и съели, мне назло, ну, чтобы подразнить. Тетя Микаэла, их мамаша, тоже любила прополоть травку, я ей очень благодарен, когда был мальчишкой, позволяла совать руку за пазуху, щупать груди, щекотать ляжки, только не снимать трусики, тетя Микаэла не разрешала снимать с нее трусики, тут у нее был предрассудок. Можно еще кофе? Спасибо. Кузины иногда танцевали танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер, той, что колет; и кузина Георгина, когда распалится, просила разрешения раздеться. Можно снять блузку? Хочешь, сними. Можно снять лифчик? Хочешь, сними. Можно снять трусики? Хочешь, сними. Тебе нравится, Монча? Заткнись, шлюха, и вались на кровать. Свет потушить? Нет.

Мончо Прегисас пересказывает диалог женщин голоском тоненьким, как флейта.

– Чудные они, женщины! Верно?

– Дружище, всяко бывает.

– По-моему, все женщины прямиком попадут на небо.

– По-моему, нет. Думаю, больше половины обрекли себя и будут гореть в аду: одни за распутство, другие за жадность, третьи – за вредность, вредных много; француженки и мавританки, чтоб не идти далеко.