McCartney: День за днем

В Гамбурге Маккартни в первый (и, увы, не последний) раз в своей жизни оказывается в тюрьме. Ниже показания тогдашнего барабанщика группы Пита Бэста — непосредственного участника событий.

Предыстория такова. Битлз переходят из одного гамбургского клуба «Кайзеркеллер» в конкурирующий «Топ Тен». Хозяин покидаемого клуба, Бруно Кошмайдер, грозит ребятам неприятностями. По формальным причинам из страны высылают Джорджа Харрисона. Пол и Пит спешно покидают свое «жилище» — чулан в кинотеатре «Бамби», расположенном во владениях Кошмайдера.

Пит Бэст: «Чтобы все собрать, нужно было возиться в полной темноте. Мы изобрели новый метод освещения, призванный помочь нам собирать багаж воочию.

Мы пришпилили четыре презерватива к старым обоям рядом с дверями и подожгли. Пламя мерцало, презервативы потрескивали, распространяя в воздухе удушливый запах, но все же у нас было хоть немного света. Пока мы укладывались, презервативы почти целиком сгорели, и пламя успело сжечь часть полусгнившей стенной обшивки. Целые и невредимые мы присоединились к Леннону… чувствуя себя, как военнопленные, сбежавшие из Кольдитца…

Обосновавшись в «Топ Тене», мы наконец — то почувствовали, что наступили перемены к лучшему… Но продолжалось это очень недолго… В тишину нашей спальни, в 5.30 утра, вторгся резкий шум. Это произошло к концу нашей второй ночи в «Топ Тене». Мы едва успели проспать больше часа после долгого и тяжелого вечера работы, когда в глубину нашего сладкого сна внезапно ворвались крики:

— Пол Маккартни! Пит Бэст! — орали два голоса.

Я потер глаза и приоткрыл их, щурясь и мигая. Кто — то зажег свет, и двое каких — то людей пытались стянуть Пола с его верхней койки. Они были похожи на копов, и скоро мы поняли, что так оно и было: фараоны в штатском, двое плечистых верзил.

Пола все еще пытались достать, когда меня уже вытащили из постели и бросили на пол. Леннон приподнял голову и сонным голосом осведомился о том, что происходит, а затем снова упал в объятия Морфея…

— Одевайтесь! — проворчал один из фараонов, на вид — настоящая горилла…

Двое полицейских поторапливали нас, пока мы пытались натянуть джинсы. Мы все еще старались нащупать ногами ковбойские сапоги, а нас уже толкали к лестнице. Было начало декабря, и зимнее утро обдало леденящим холодом, пока фараоны запихивали нас в полицейскую машину, стоявшую у тротуара. «Что нам предстоит?» — вопрос, который звенел у нас в головах похоронным звоном.

Мы начали протестовать, жаловаться на холод и просить дать нам время, чтобы собрать немного теплой одежды. Скрепя сердце, полицейские позволили нам взять кое — что из вещей… Потом нас опять, как убойный скот, загрузили в машину и отвезли прямиком в полицейское отделение на Рипербане. Там нас грубо втолкнули внутрь и бросили на скамейку, на которой мы изнывали больше получаса в полной тишине, которая прерывалась лишь сварливыми все время повторяющимися замечаниями: «Инцидент в «Бамби — Кино»…»

Наконец, один из полицейских отвел нас в совершенно пустое помещение, огражденное решеткой и освещенное одной — единственной голой лампочкой. Больше часа он нам вкручивал мозги…

— Я обвиняю вас в том, что вы спровоцировали инцидент в кинотеатре, — заключил он, добавив, что истцом является некто Бруно Кошмайдер. Это нас не очень удивило…

— Можем мы позвонить британскому консулу? — спросил я.

— Нет, — отрезал офицер.

Несмотря на квазиарктический холод, когда пришел полицейский врач, мы все были в испарине. Он устроил нам небольшой осмотр с раздеванием до пояса и заставил несколько раз кашлянуть. Потом мы были официально обвинены в совершении преступления… Снова появились люди в штатском и опять нас затолкали в полицейскую машину… Мы направлялись к центральной гамбургской тюрьме с высокими кирпичными стенами и двойными железными воротами… «Получив» нас — по — другому не скажешь! — они сняли с нас куртки и пояса: это чтобы мы не могли покончить собой. Затем, зажав с двух сторон, они повели нас по темным коридорам мимо зловещих зарешеченных камер, в которых сидели люди в полосатых пижамах. Наконец нас привели в одну из камер третьего этажа… Мы с Полом были совершенно раздавлены. Вероятно, это был конец. ТЮРЯГА! Если у Битлз и было какое — то будущее, то теперь оно представлялось нам в самых мрачных красках. Мы пребывали в полном отчаяньи и совершенно измочаленные повалились на койки… Дверь распахнулась, и, сжимая пистолет, появился тюремный охранник:

— Не ложиться на кушетки! — приказал он хмуро. — Сидеть! Ноги на землю! Руки — по сторонам кроватей!

Мы сделали, как он сказал, и нас оставили в покое… Мы были заперты уже почти три часа, когда ключ в замке повернулся, и снова появились две гориллы, так нагло прервавшие наш сон в «Топ Тене».

Нас снова грубо поволокли к тюремному входу, возвратили куртки и пояса и еще раз бесцеремонно засунули в полицейскую машину… Нас везли в аэропорт…

— Зачем? — спрашивали мы, но никто не пожелал отвечать на наши вопросы.

Только по прибытии в зал аэропорта одна из горилл соизволила заговорить:

— Вы возвращаетесь в Англию.

Это было объявлено, в то время как пассажиры рассматривали двух огородных чучел, явно нуждающихся в бритье и конвоируемых малоприятными молодцами милитаристского вида.

— Но ведь у нас нет паспортов, нет вещей, нет денег — только мелочь, — запротестовали мы. Но они были всецело поглощены административными формальностями.

Оказывается, пока мы набирались горького опыта первого тюремного заключения, они вернулись в «Топ Тен», собрали все вещи, достали паспорта, короче, запаслись всем необходимым. Это была демонстрация силы, которую Германия решила применить к людям, сочтенным ею нежелательными персонами.

— Вы возвращаетесь к себе на средства немецкого правительства, — самодовольно изрекла одна из горилл, — и вы никогда больше не сможете вернуться в Германию!

В этот момент Пол неожиданно бросился к телефонной кабине. Я ринулся следом и втиснулся в кабину между ним и дверью, решительно оставив горилл жестикулировать снаружи. Они злились все больше и больше, привлекая взгляды начавшей собираться толпы любопытных.

Маккартни нашел в кармане достаточно монет, чтобы дозвониться до британского консула и лихорадочно выложить ему всю нашу историю. Но консул как нельзя более задушевно объяснил, что не может помочь в настоящий момент, и что лучшее, что мы можем сделать, — это вернуться в Англию, как того хотят немцы, и подать жалобу уже оттуда.

Гориллам наконец удалось открыть дверь и вытащить нас из кабины. Пол даже не успел повесить трубку, она так и осталась болтаться на проводе. Они волокли нас насильно аж до взлетной полосы…

Была уже вторая половина дня, когда самолет приземлился в аэропорту «Хитроу»… Автобус авиакомпании довез нас до конечной остановки в Вест — Энде, а оттуда мы добирались своим ходом до Юстонского вокзала, практически без гроша в кармане. Между тем уже начали сгущаться сумерки. Мы позвонили домой: Пол — отцу, а я — маме. Они выслушали трагический рассказ о нашей депортации и поспешили прислать телеграфный перевод в почтовое бюро Юстона, чтобы мы могли купить билет до Ливерпуля.

Перевод пришел не слишком быстро, и мы истратили все оставшиеся деньги на чай и кофе в привокзальном буфете. В конце концов, нам удалось успеть на последний ливерпульский поезд — тот, что идет со всеми остановками. На ливерпульский вокзал он прибыл около двух часов ночи, испустив последний вздох.

Изнуренные и дрожащие от холода, каждый из нас взял такси, рассчитывая, что родители за него заплатят, и отправились по домам…»

Майкл: «После рождественских праздников 1960 года в дверь нашего дома постучали. На пороге стоял исхудавший скелет и голосом Пола произнес: «Счастливого рождества, Майк! Я привез тебе шикарный пластиковый плащ».

Четыре месяца каторжной работы в кабачках «Индра» и «Кайзеркеллер» по восемь часов игры каждый вечер, выходной — понедельник, обычная диета: кукурузные хлопья и молоко. Вот что вкратце я услышал от Пола. Он и Пит Бэст были высланы за неосторожный поджог кинотеатра «Бамби».

Далее Пол рассказал, что купил новые часы, башмаки, плащ, что они теперь просто Битлз, без приставки Серебряные, что теперь они носят пиджаки с кожаными воротниками, что он купил себе электробритву, бархатную рубаху, и, наконец, гитару всего за два фунта! Он продолжал хвастать, но ничто не могло отвлечь от упрямого факта: лодыжки у брата были тонкими и белыми, как палочки, которыми папаша прочищал свои трубки».