McCartney. День за днем

Денни Лэйн отправился в Канны на фестиваль "Мидем", где на волне интереса, вызванного арестом Маккартни, активно раздает интервью, а также заключает контракт с фирмой "Performance music", по условиям которого обязуется написать песню о японском инциденте. Об этом вскоре стало известно Полу, который "испытал горечь от того, что, пока я томился в тюрьме, Денни весьма продуктивно коротал время".

В этот же день на имя Маккартни в отель "Okura" поступила телеграмма, гласившая: "С любовью думаем о тебе. Не падай духом. Надеемся, что скоро ты вернешься домой. Благослови тебя Бог. С любовью Джордж и Оливия (то есть чета Харрисонов. — Примеч. автора).

ВОСПОМИНАНИЯ МАККАРТНИ ОБ АРЕСТЕ

Из интервью английскому еженедельнику "SUNDAY TIMES"

— Я чувствовал себя невероятно глупо. Я был тупицей. Там, в аэропорту, они проверяли все сумки, и в последней, в потайном кармане все же обнаружили пакет с травкой, которой там было больше, чем я мог бы употребить за месяц. Мне даже показалось, что таможенник, производивший досмотр, найдя это, смутился больше, чем я, хотя и мне пришлось покраснеть от стыда. Зачем я сделал это?!!

Почему я не подумал об этом и не отдал наркотик своему роуди или кому-нибудь еще. Почему? Да потому что я, наверное, идиот!

Сейчас мне хорошо и приятно вспоминать о тех днях, но когда это началось, было совсем не до смеха. Все было невероятно жестко. Я только что провел 14 часов в полете, а они сразу же затолкнули меня в камеру. Я был ошеломлен, ужасно хотел пить. А затем в течение трех дней я фактически не мог спать. В голове у меня постоянно звучали какие-то куски музыки. Они петляли и петляли в моих мозгах. Я был пойман ими, как на крючок. И ничего не мог с этим поделать. Это была песня Дэйва Эдмундса, звучащая вновь и вновь.

Затем у меня наступил культурный шок. На завтрак я съел яйца и кукурузные хлопья, а на следующее утро мне дали морских водорослей и луковый суп. Я постоянно думал о том, что бросил Линду и детей, беспокоился, все ли у них в порядке. Когда Линду пустили на встречу со мной, она была так тепла, а я, напротив, холоден. Я ужасно переживал за них.

Охрана соблюдала все эти идиотские обычаи и ритуалы, и я на какое-то время подумал, что смотрю военный фильм. Они сидели по-турецки, очень таинственно, и видок у этих 12 парней был таким, что они, казалось, только что сошли с подводной лодки. Все время мои главные опасения были за Линду и детей.

Однако денька через три юмор и рассудок вернулись ко мне. Я начал стучать в стену тюремной камеры, таким образом общаясь с другими заключенными на пиджин-инглиш (англо-китайский гибридный язык с искажением морфологического и фонетического облика слов; используется в странах Дальнего Востока и Западной Африки). У меня не было газет, но зато я сделал свой собственный календарь. Я же смотрел так много фильмов об этом! От стен камеры я отдирал куски штукатурки, получилось что-то вроде счет для отметки дней. От властей я получил записку, написанную на тонкой рисовой бумаге, где говорилось, что здесь я не смогу, не имею права — писать, читать книги и слушать музыку. Если бы я мог хоть что-нибудь записывать, то, по крайней мере, чувствовал бы себя артистом. Некоторые люди полагают, что это с НИМИ обращались бы так в подобной ситуации, а ОН ведь был кумиром всего мира, и Японии в том числе. ОН все же ПОЛ МАККАРТНИ. Мне казалось точно так же. Я ждал особенного обращения. Я ведь ПОЛ МАККАРТНИ. А почему бы и нет? Но эта спесь быстро прошла. Болезнь излечилась. Это ведь не так уж и плохо для тебя побыть в таком положении какое-то время. В конце концов, они поступили со мной точно так же, как поступили бы с обычным британским моряком, нарушившим их законы.

Через неделю они спросили меня, буду ли я мыться уединенно или же вместе с остальными. Я немного подумал и решил идти вместе со всеми. Вся стража стояла перед дверьми и улыбалась. Мы пели мои песенки с заключенными, а фаны подпевали нам снаружи. Когда меня освободили, была потрясающая сцена: я пожал руки всем заключенным через отверстия для писем их камер.

Однажды после Японии я провел целую неделю, описывая все происшедшее со мной. Это было как школьное сочинение. Это действительно рвануло из меня, словно изгнание бесов из души. Японцы не виноваты в том, что произошло. Это закон. Их закон. И я, признаться, очень влип. Я прошу прощения у японских фанов, которые так долго ждали WINGS. Адвокат сказал мне, что я смогу в этом году вновь поехать туда, так что, может, мы еще вернемся. Я ведь не держу на них обиды. Они хорошие люди. Они сохранили душевность, несмотря на все свои успехи в бизнесе и внешний блеск. Они кажутся очень приветливыми и самобытными в этом умудренном опытом мире. Они — хозяева своего сердца. Тогда, в тюрьме, когда я преодолел шок и потрясение, они мне понравились.

* * *