Меандр: Мемуарная проза

Начал я публикацию с совсем в миру затерянного англичанина Джеймса Клиффорда, молодая жизнь которого оборвалась на Второй мировой в 1944 году под Арденнами. Стихи он писал в основном в солдатской казарме и на фронте (нам-то запрещалось писать на фронте все, кроме писем, да и письма- то наши вымарывались самой бдительной на свете цензурой). Джеймс же Клиффорд писал все, что в его бесшабашную голову взбредет. В богатой нашей военной поэзии нет столь "вольных" личных поэтических откровений. Для того чтобы писать стихи, как Джеймс Клиффорд, надо свободным родиться и служить и воевать в другой армии. Кстати, его стихи до сих пор злободневны и своевременны, прошу обратить особое внимание на стихотворение "Зазывалы".

Несколько лет спустя после войны, в отличие от нас, не забывшие про Бога французы и англичане убирали мертвых с полей сражений Второй мировой войны, и в Арденнах (внимание: нижеследующего в "биографии", сочиненной моим отцом, не было, здесь Астафьев начинает излагать свой вариант судьбы Джемса Клиффорда и его поэтического наследия, то есть мы имеем редчайшую возможность наблюдать, как рождаются легенды, как поэтическое воображение одного автора развивается поэтическим воображением другого, причем последний верит в то, что он не выдумывает, а помнит! — Л.Л.) на полуистлевшем трупе безвестного английского солдата обнаружили ранец, а в ранце — тоже полуистлевшую толстую тетрадь, заполненную стихами. Им суждена была короткая шумная слава на родине поэта и затем почти полное забвение — война, погибшие на ней солдаты и поэты повсеместно забываются…

Может, так и должно быть для сытого умиротворения, для ожиревшей памяти, может быть. Но только я с этим не согласен, не по Божьему это Завету. Потому и предлагаю стихи Джеймса Клиффорда, солдатика с Британских островов, русскому читателю. Джеймс был моим одногодком. Красноярск. Февраль 1997.

Далее в газете следует подборка Клиффорда.

Месяц спустя та же газета, в ответ на письма читателей, поправивших ошибку Астафьева, поместила материал под шапкой "Джемс Клиффорд: Владимир Лифшиц?" (почему-то с вопросительным знаком). Но по большому счету Астафьев все правильно сказал: Джемс Клиффорд писал о войне и о мире с той свободой, которая была недоступна подсоветским поэтам. Астафьев ошибся только в одном — Клиффорд не был его погодком. Настоящий Джемс Клиффорд / Владимир Лившиц был на одиннадцать лет старше.

P.S. Узнав, что эта статья принята "Звездой", я припомнил рассказ отца, относящийся к короткому периоду, когда он служил в "Звезде" литконсультантом отдела поэзии. Заведовал отделом Н.С. Тихонов. В обязанности литконсультанта входило выуживать из потока самотека достойные рассмотрения стихи, а остальным авторам вежливо рекомендовать читать побольше классиков и т. п. И вот в один прекрасный день он открывает письмо с воронежским обратным адресом и в следующую минуту бежит к кабинету Тихонова с воплем: "Николай Семеныч, нам Мандельштам стихи прислал!" И Тихонов на эту вспышку юного восторга отвечает: "Тихо! Тихо!" — быстро забирает письмо и закрывает за собой дверь кабинета.

Как можно заключить из опубликованных теперь писем Мандельштама в редакцию "Звезды" и Тихонову[67] (особенно душераздирающее второе, в марте 1937-го), стихи были присланы в ноябре-декабре 1936 года. Отцу моему только что исполнилось двадцать три. И он не понимал, почему старший и, в ту пору, уважаемый им поэт не разделяет его восторга: нам — Мандельштам — стихи — прислал! Не задумался: а что, собственно, делает Мандельштам в Воронеже? Начать догадываться о происходящем он мог бы в следующем году, но для него как раз следующие два года были наполнены важными личными событиями — рождением сына, выходом книжек. Из родных и близких никого не забрали. А в 39-м началась первая из его войн, и понадобилось еще десять лет, чтобы он понял, под какой властью живет, чтобы с пониманием пришло отвращение и презрение.

Это так — штрих не столько к истории "Звезды", сколько к психологической истории самого несчастного поколения.

Как, однако, ткется ткань жизни! Письма Мандельштама в "Звезду" и к Тихонову были каким-то образом сохранены покойной С.В. Поляковой, доставлены в американское издательство "Ардис" при посредстве ее ученика, тоже уже покойного, Г.Г. Шмакова, и впервые опубликованы в ардисовском альманахе "Глагол". Я служил в "Ардисе" чем-то вроде литконсультанта.

Гениальные обмолвки

Пришло электронное послание от Еремина: "Наш Леня умер". На календаре стояло "первое апреля", и у меня мелькнула мысль, что кто-то из них — Миша или Леня — так безумно пошутил. Но оказалось, что и вправду Леонид Виноградов внезапно заболел и сгорел в несколько дней.

Леня был очень близким другом моей молодости, а еще он был тем русским человеком, который посмотрит на меня острым глазком и все поймет. Хотя глазок был отчасти цыганский, отчасти еврейский, карий и чуть косил.