Меандр: Мемуарная проза

Я вспоминаю, как однажды мы сидели у Уфлянда в тесной, но изумительно им оборудованной квартире, он читал стихи, и я увидел, как у моего друга, пожилого художника Бориса Федоровича Семенова, при словах "Знать, гостинец несет на груди в запечатанном круглом сосуде" глаза наполнились слезами умиления. Эмоциональное воздействие этого перифраза, этого "приема остранения" на Б.Ф. было тем более удивительно, что смолоду он был дружен с Хармсом, его поэтический вкус воспитывался в обэриутском кругу, а Уфлянд — поэт принципиально другой, чем обэриуты.

Хотя сам он порой и возводил генеалогию своих стихов именно к их поэтике, все-таки между ними не было внутреннего сходства. "Звезда бессмыслицы", радикальные семантические эксперименты, жесткий абсурдизм Хармса и Введенского были Уфлянду чужды. Что-то в его стихах напоминает Заболоцкого периода "Столбцов", но есть принципиальное различие: гротеск Уфлянда никогда не становится сюрреалистическим, как у Заболоцкого. Уфлянд мог бы написать: "один — язык себе откусит, / другой кричит: я — иисусик, / молитесь мне — я на кресте, / под мышкой гвозди и везде..", но не мог бы — предшествующих строк: ".. по потолкам они качали / бедлам с цветами пополам"[69]. Как раз в тех случаях, когда он сознательно имитирует обэриутскую поэтику, его стих начинает разваливаться и юмор казаться несколько нарочитым. Пример тому — "Ингерманландское чудо" и еще несколько стихотворений начала 1990-х годов. Впрочем, нельзя назвать неудачами тексты, если в них встречаются такие прелестные уфляндизмы, как, например, строки, в которых он говорит, что НЛО удаляется,

…Для зренья становясь тарелкой.

Сперва глубокой. После мелкой.

Инопланетяне впервые появились в стихах Уфлянда в 1958 году:

В глухом

заброшенном селе меж туч увидели сиянье.

Никто не думал на земле,

что прилетели марсиане.

Они спросили, сев на поле:

— А далеко ли до земли?

Крестьяне, окружив толпою,

в милицию их повели.

Худых и несколько обросших.

В рубахах радужной расцветки.

Ведь это, может быть, заброшены

агенты чьей-нибудь разведки.

В этом стихотворении, как и в других, Уфлянда увлекают не марсиане, а земляне — крестьяне, которые, допросив пришельцев "на трех наречиях: / мордовском, русском и на коми", быстро приходят к выводу, что "прилетевшие [ — ] веселые / и неопасные ребята". Видимо, сразу же за пределами стихотворения марсианам предложат присоединиться к веселию Руси.

Помня, что ирония Уфлянда не обязательно означает отрицание, взглянем на еще одно стихотворение о крестьянах:

Крестьянин крепок костями.

Он принципиален и прост.

Мне хочется стать крестьянином.

Вступив, если надо, в колхоз.

Судьба у крестьянина древняя.

Жать. В землю зерна бросать.

Да изредка время от времени

Россию ходить спасать.

От немцев, варяг или греков.

Ему помогает Мороз.

Я тоже сделаюсь крепок,

принципиален и прост.

(1958)

Уфлянд родился на свет с выдающимся запасом добродушия. Перед сеансами в советских кинотеатрах показывали официальную кинохронику. Все терпеливо скучали, а Уфлянд вглядывался в сановных стариков и умилялся. Вот какую пару портретов можно найти у него:

Люблю особенно те кадры кинохроники,

где снят товарищ Ворошилов.

Седой.

В дипломатическом костюме.

Усы.

В больших и черных мало проку.

Я думаю —

пусть он на время умер —

в Союзе станет очень плохо.

Кто стал вручать бы ордена?

Старушкам руки целовать при этом?

Насколько б хорошо решал дела

Президиум Верховного Совета?

Его большая нужность в этой роли

не сразу умещается в мозгу.

Мне, посмотрев такую кинохронику,

обычно хочется в Москву.

("Исповедь любителя кино"

("Хотя в кино нередко плачут дети…"), 1957)

И о другом номинальном главе государства:

Ах! Лучше б умерла Елизавета,

бельгийская старушка-королева.

Бабуся мне не сделала худого.

Но также и не сделала добра.

Мне с нею было б даже неудобно

под ручку выйти со двора.

Тем более на танцы, на каток.

Морщинистая, седенькая, хроменькая.

Ее бы сразу свел с ума поток

прохожих у кинотеатра "Хроника".

А в королевской форменной скуфейке,

в фамильных старомодных украшениях

от пирожка за сорок три копейки

старушка б отказалась с отвращением.

("Смерть любимой", 1959)

Возможно, я перенасыщаю этот небольшой текст цитатами, но в том-то и дело, что, вспоминая стихи Уфлянда, трудно остановиться. Вот уж plaisir du texte так plaisir! Тридцать лет тому назад в Энн-Арборе мы сидели втроем у меня — я, Бродский и один наш тамошний знакомец, тоже недавний эмигрант, инженер на фордовском заводе. Я сказал, что собираюсь под эгидой "Ардиса" издать книжку Уфлянда. Иосиф тут же прочитал свое любимое:

Мир человеческий изменчив

по замыслу его когда-то сделавших.

Сто лет тому назад любили женщин.

А в наше время больше любят девушек.

Сто лет назад ходили оборванцами,

неграмотными,

в шкурах покоробленных.

Сто лет тому назад любили Францию.

А в наши дни сильнее любят Родину.

Сто лет назад в особняке помещичьем

при сальных, оплывающих свечах

всю жизнь прожить чужим посмешищем

легко могли б вы.

Но сейчас,

сейчас не любят нравственных калек.

Веселых любят.

Полных смелости.

Таких, как я,

веселый человек,

типичный представитель современности.