Меч и его Эсквайр

Небольшая позолоченная рака содержала в себе еще один футляр, из эбена. В нем покоился резной шар из древней кости животного по имени маммут, или подземная мышь. И уже оттуда священник с благоговением достал как бы розу из черного янтаря, вложив ее мне в ладони.

Как бы искра тотчас прошила мне руки до самых запястий. Я тихо ахнул.

– Он ответил, – монах кивнул мне и бережно отнял святыню.

– Я не слышал ничего – ни ушами, ни сердцем, ни душой, – воспротивился я.

– Ты скоро услышишь, амир, – ответил он. – Слова придут к тебе вместе с семенем, что зачало вас обоих, и с молоком, которое вскормило тебя и Юханну. Только побудь здесь еще немного – или даже того не надо: просто иди и живи дальше таким, как был.

И благословил меня.

Когда во мне появились эти строки? В детстве я слышал их на паперти от безумной вестфольдской нищенки, что, как говорили, потеряла в море мужа, готского рыбака, за которым уехала в другие земли и позже вернулась доживать дни. Она имела привычку трижды, а то и более повторять середину каждой строки, с подвывом поднимая тон к их концу. Но позже слова эти и мелодия стерлись, как я полагал, без следа.

Вот она, эта песня, это смутное и темное предсказание фрайбургской вельвы или сивиллы.

Не вернётся никто – только в дверь постучит чужак,

Тот, что, верно, блуждал – в глуби кромешной могилы.

Нет сказаний про ту – что стояла, зажав в кулак

Из ряднины свой плат – и вряд хоть слезу уронила.

Лишь полуночи свет – загорится в ответ ветрам,

Только ртутная мазь – не сглазь! – на бездну прольется,

Из чешуй твой челнок – в шуршащий войдет песок,

Мой любимый чужак – мой враг – вина изопьет из колодца.

Значило ли это, что я не вернусь в Скон-Дархан? Или вернусь, но совершенно чужим, снова вечным странником, будто бы и не было сих плодоносных лет, когда я вязал и разрешал, расчищал и строил? Я не знал: однако страшиться было уже поздно. Всё уже решилось независимо от того, хотел я того или не хотел. И на пальцах моих уже остался от сердца Юханны еле заметный и такой неправдоподобный черный налет – будто гагат слегка стирался о них, пылил, как говорят ювелиры.

Наш небольшой караван, состоящий из десяти подседланных лошадей, пяти заводных и пяти вьючных, которых тоже можно было при случае использовать под верховое седло, тянулся вдоль улиц и парков Вард-ад-Дунья, будто и он, и земля моя, покрытая заснеженными, спящими садами, рассеченная чешуйчатыми, вьющимися змеиными путями, была бесконечной. Так долго – и так тоскливо.

Однако границу мы пересекли куда раньше, чем хотелось, и дальше двигались по широкой дороге, вымощенной плоскими известняковыми плитами, местами выщербленными. Неважная замена почти не снашиваемой армированной черепице Скандии – новинка, которую я успел внедрить, – однако и то хорошо, что король даже в годы войны не допускал на ней разбоя и потравы. И мы, и наши животные шли невредимо: мы – располагаясь на привал на специально отведенных для того придорожных площадках, кони – выбивая копытом из-под снега мерзлую озимь. Было весьма любезно для местных властей постоянно подсеивать на обочинах главной франзонской дороги кормовой овес, рожь и пшеницу, подумал я. Стоило бы и мне… нам завести нечто подобное. Не для солдат, а для купцов.

И еще мельком проскользнуло в мыслях: что Ортос с нашими беглыми, в таком случае, делает, чтобы не вредили? На бойцовое петушиное мясо пускает?

Вот так шли наши кони – без приключений и без большого почета. Время от времени попадались отдельные пешеходы и тележки, запряженные одвуконь, даже небольшие группы путешествующих, однако воинских отрядов, которые шли в нашу сторону, не попадалось. Нашу – или одну с нами? Снова мысль моя раздваивается не к добру.

Наконец показались более или менее знакомые места. Тут я когда-то охотился с приятелями, покупал на ярмарке наряды, съестные и оружейные припасы, даже на пару с Хельмом, переодевшись, бегал за смазливыми крестьяночками. Только вот всё это поглотил разросшийся город. Здесь огораживали куски земли, возводили загородные дома, иначе – виллы: богатые и не очень. То и дело мелькали прихотливо остриженные деревья, кусты бирючины и кизильника вместо высоких чугунных решеток – последняя мода, также как и держать у такой ограды, и так почти непроницаемой, мощных сторожевых псов.

Когда-то я весело проводил здесь свое молодое время.

А теперь старик ехал отдать долг зрелому мужу…