Меч и ятаган

Гулко ударила о стену створка, и два сержанта, отскочив назад, повыхватывали мечи. А в часовню уже с воем врывались сарацины. Один из сержантов, испустив горловой призыв, взмахнул мечом и расколол череп бородачу в белой чалме. Не успел он выдрать оружие, как его с товарищем вмиг обступили враги и всем своим скопищем принялись нещадно сечь ятаганами, и не успокоились, пока не порубили в куски. Сзади же, теснясь, перли все новые. Стокли помотал головой, чтобы как-то стряхнуть тошноту и головокружение.

— Остановитесь, безбожники! — громогласно воззвал отец Роберт тем же глубоким звучным голосом, который завораживал паству. — Это вам велит Господь Вседержитель! — Монах воздел перед басурманами распятие. — Именем Его приказываю вам, богохульным, покинуть храм сей и уйти с этого острова безвозвратно!

К монаху приблизился янычарский офицер и на французском глумливо спросил:

— Где тут твой бог, христианин?

При этом он шутовски озирался, будто выискивая на полу что-то мелкое, вроде запропастившегося колечка, а его соратники покатывались со смеху. Затем янычар высоко вскинул ятаган и махнул, вкладывая в неистовую дугу всю свою силу. У Роберта было время лишь приглушенно вскрикнуть, и голова его отлетела к ногам, возле которой об пол стукнуло и распятие. С лихим гиканьем, эхом разносящимся под сводами, сарацины напустились на раненых, что лежали на полу. Ятаганы рубили всех подряд, в том числе и тех, кто взывал о пощаде. Несколько сарацин стали приближаться и к Стокли. Сплотив оставшиеся силы, он с беззвучным нашептыванием молитвы поднял меч и начал им размахивать, нагнетая смертельную силу удара.

— За Бога и святого Иоанна! — сорвалось с пересохших губ, когда на достаточное для удара расстояние придвинулся первый из них — кряжистый, с широколезвенным ятаганом и большим круглым щитом. В тот момент, когда лезвие меча находилось сзади, турок бросился вперед. Стокли это предугадывал, а потому отступил на шаг и изменил угол удара, направляя его под нижнюю кромку щита, и перебил сарацину колено. Перед тем как упасть, тот успел махнуть ятаганом и сбоку угодил Стокли по шлему.

От удара в голове замельтешили сполохи, и когда зрение снова прояснилось, рыцаря уже облепили сарацины, выхватили из слабеющих рук меч и сшибли наземь. Через щели в доспехах они втыкали кинжалы. Но тут на них рявкнул старший:

— Стойте! Глупцы, это же один из знатных гяуров! Зачем убивать его попросту, когда можно разделать его как свинью, нечистое мясо которой они используют в пищу? Снимите с христианина доспехи и положите его на молитвенный камень неверных!

Со Стокли, наполовину бесчувственного, сняли латы и нагрудник, затем сорвали одежду, проволокли голым по полу и взгромоздили на холодный камень алтаря. В ушах мутным тяжелым звоном плыли крики последних из раненых, готовых встретить свою смертную участь. Оливер попытался шевельнуться, но сильные руки удержали его. Когда мало-помалу стало проясняться в глазах, Стокли увидел, что над ним плотоядно скалится басурманин, держа у его лица кривой нож.

— Вот как мы поступаем с нечестивцами, что осмеливаются противостоять Сулейману и Аллаху.

Нож он поднял над грудью рыцаря. Стокли из последних сил открыл рот и прокричал:

— Господь да спасет святую веру!

Кривой нож впился в грудь, выбив из легких остатки воздуха. Содрогаясь в мучениях, Стокли мотал головой, чувствуя, как лезвие вспарывает грудину, подбираясь к сердцу. Накатывала волной чернота, когда пальцы турка сжались вокруг него — еще живого, еще трепещущего. Напоследок губы сэра Оливера Стокли шевельнулись, беззвучно шепнув:

— Господи, охрани Марию…

Глава 39

Предсмертный крик Стокли донесся до Ричарда, который из дренажного лаза обернулся в сторону решетки. В любой момент кто-нибудь из турок мог из любопытства проверить и лаз. Надежда лишь на то, что вонь нечистот удержит врага хотя бы до той поры, когда можно будет из туннеля вытащить отца под прикрытие прибрежных скал у тропы, что ведет вниз к причалу. Ричард продел руки Томасу под мышки и потянул. Материя гамбизона, видимо, корябнула обожженную плоть: рыцарь громко застонал.

— Тихо! — шикнул Ричард. — Вы хотите нас погубить?

Томас стиснул зубы, с трудом превозмогая позыв закричать. Тело пробила безудержная дрожь; в тесном пространстве лаза разносились сдавленные стоны.

— Отец, — приник Ричард губами к его уху, — прошу вас, держитесь как можно тише.