Меч и ятаган

Невольник, поедая корку взглядом, пожевал запекшимися губами. Затем нерешительно протянул руку, бережно выудил краюху у Томаса из пальцев и тут же впился в нее зубами, не сводя с рыцаря настороженных глаз, словно тот мог сейчас, передумав, взять и выхватить хлеб обратно. Второй прихваченный цепью раб – темнокожий доходяга-мавр – воспринял это нежданное подношение мучительно и стал жалобно поскуливать. Светлокожий, приостановившись, отломил от оставшейся корки примерно половину и отдал своему напарнику. Такой поступок удивил Томаса: ему частенько доводилось видеть, на какие ухищрения эгоизма идут иной раз невольники из элементарного желания выжить.

Как известно, сострадание – слабость, способная убить человека.

– Я отдал хлеб тебе, а не ему. Зачем ты им поделился?

Раб не отвел взгляда.

– Потому что я сам так решил… хозяин. Это единственная свобода, что у меня пока осталась.

Акцент показался знакомым, и Томаса разобрало любопытство: захотелось узнать побольше о невольнике, который на английском говорит как на своем родном, но вместе с тем является рабом-мусульманином.

– Откуда ты?

– Из Триполи, хозяин. Был телохранителем одного купца, пока его судно не захватила одна из ваших галер.

– Как так: невольник из Триполи, и свободно говоришь по-английски?

– Родился-то я не там, хозяин. А в Девоне. На побережье.

– В Девоне? – Томас удивленно поднял брови. – Тогда какого черта ты здесь делаешь?

Невольник опустил взгляд.

– Мне было девять, когда на нашу деревушку напали пираты. Убили отца, еще нескольких мужчин, а женщин и детей угнали в рабство. Продали потом на невольничьем рынке в Алжире. Мать свою я больше так и не видел. А меня к себе взял капитан корсаров. Он меня вырастил, обучил сражаться и потом продал купцу.

– И, понятно, обратил тебя в магометанство?

– Да, хозяин, – кивнул невольник. – Ислам – моя вера.

– Поганец ты, больше никто! – презрительно сплюнул сэр Мартин. – Изменник своей вере и своим братьям!

Под таким напором раб невольно поежился.

Томас присел перед ним на колени.

– Как тебя зовут?

– Абдул.

– Я имею в виду твое настоящее имя. Христианское.

– Звать меня Абдул, – упрямо повторил невольник. – Абдул Гафур. Я не христианин. Мухаммед – мой пророк.

Томас встретился с ним взглядом. В глазах невольника мелькнули гордыня и дерзость, после чего он вновь ушел в себя.

– Но хоть какой-то своей частью ты принадлежишь прежней жизни? Вон, и на родном языке, гляжу, по-прежнему говоришь.

Раб пожал костистыми плечами.

– Память осталась, но то была иная жизнь. Ложная. Потому что с той поры я познал истинность учения пророка Мухаммеда, да будет трижды благословенно его имя.

– Посмотри, чем тебя вознаградила твоя вера. – Томас жестом обвел жалкие согбенные фигуры невольников. – Ты стал рабом. Отрекись от ислама, и станешь свободным. Возвратишься к себе домой, в Девоншир.

– Нет мне там дома, госпитальер. Как нет больше тогдашнего мальчишки. Звать меня Абдул, и это мое истинное имя. А придет время, и тогда уже я буду хозяином, а ты – рабом. Тогда, быть может, я воздам за твою доброту и протяну тебе корку хлеба.

Томас сдержанно улыбнулся.

– Ты полагаешь, султану удастся взять этот остров?

– А как же иначе? Ведь на его стороне Аллах. Вера его воинов крепче, чем ваших и тех, кто с вами заодно. Исход предрешен, и усомнится в этом разве что глупец. Меня и остальных мусульман освободят. А неверных – тех, кто останется в живых, – возьмут в оковы и будут продавать на рынках султаната. Главу вашего Ордена казнят, а голову его возденут на копье, такое длинное, чтобы ее видел весь Стамбул и чтобы все неверные увидели и убоялись величия всемогущего Аллаха!

Все это раб произносил с чистой, слегка сумасшедшей верой в глазах, пылким голосом прорицателя. Затем лицо его смягчилось, и он с истовой жалостью воззвал к Томасу:

– Спасайся, несчастный. Еще есть время. Оставь это место. Что проку англичанину в том, чтобы быть убитым за тридевять земель от дома? Уходи, пока железная длань султана не сомкнулась вокруг этого камешка и не сокрушила его в пыль.

– То же самое ты мог бы сказать себе. А ну-ка…

Томас подхватил с земли камушек размером со сливу и выставил перед рабом на обозрение. Затем поместил на него другую ладонь и сжал их со всей силой, скалясь от напряжения. Шершавые грани больно впивались в кожу. Продержавшись так какое-то время, Томас с натугой выдохнул и развел ладони. Камешек лежал как ни в чем не бывало, а на коже виднелись глубокие красноватые отпечатки.

– Ну вот, видишь? Камешек цел. И султану со всем его флотом стереть этот камень в порошок удастся не лучше, чем мне. Задумайся о том.

Томас, встав, возвратился к своим. Сэр Мартин встретил его звучным смехом и хлопаньем в ладоши.

– Как вы утерли ему нос, сэр Томас! Поставили этого зарвавшегося раба на место. Ай, молодец! – Подобрав с земли камушек, он запустил его в невольника и попал в плечо, отчего тот болезненно поежился. – Эй, ублюдок! Ты еще пожалеешь о том дне, когда предал Англию! Mal si le das la fe falsa del Islam[43], как говорят в Испании.