Меч и корона

Преклонив колена, я сделала глубокий вздох, не обращая внимания на жуткий запах: надо было подавить невольную нервную дрожь. Он не откажет мне! Он увидит, что просьба моя совершенно справедлива. Сердце у меня затрепетало и гулко бухнуло. Наконец-то мне оставался один шаг до победы! И если придется, я залью слезами его перепачканные папские туфли.

— Поведайте мне, дочь моя, что у вас на сердце. — Евгений помог мне подняться на ноги, поцеловал в щеку, неумело изображая отцовскую ласку, и подвел к покрытому подушкой табурету у окна. — Вижу, что душа ваша пребывает в тревоге. Поверьте мне, ваши дела не настолько плохи. Поведайте все без утайки.

Я так и сделала.

Потупив глаза, как подобает женщине в крайней печали и растерянности, я заговорила о незаконности нашего союза с Людовиком вследствие близкого родства. Я подробно остановилась на том, что за двенадцать лет брака так и не смогла родить ребенка, кроме единственной девочки, которая никогда не сможет править Францией. Разве не известно Его святейшеству, что за последние двести лет не было ни одного короля Капетинга, который не произвел бы на свет хоть одного наследника мужского пола? А вот мы с Людовиком не смогли. Это кара Божья. Иначе быть не может: наказание за брак, которого вообще не должно было быть. Толстый Людовик согрешил, даже не попытавшись получить папское дозволение на наш поспешный брак, а нам с Людовиком приходится за это расплачиваться. И вместе с нами Франции, если у Людовика так и не будет сына — самый сильный довод я привела под конец. Обошла молчанием тот факт, что у Людовика был брат [85], который вполне мог сменить его на троне и, возможно, стать гораздо лучшим правителем страны.

Евгений сидел, склонив голову набок, и рассматривал меня, как пестрая сорока — своих птенчиков. Мне удалось завоевать его внимание, но прочитать в его ясных глазах не удалось ничего.

— Я хотела бы показать вам кое-что, если вы позволите…

— Покажите, дочь моя.

Я вынула из рукава и развернула написанный мною собственноручно документ, со всеми подробностями, какие только помнила — ведь прошло уже много времени после нашей беседы с епископом Леонским. Там были ясно показаны все поколения герцогов Аквитанских и королей из династии Капетингов, потомки которых, Людовик и Элеонора, находились между собой в недозволенной для брака степени родства. Я протянула свиток папе, он взял, однако взгляд Евгения ни на минуту не отрывался от моего лица. Невозможно было отгадать, что кроется за улыбкой, которую он так мастерски изображал.

— Все это совершенно ясно, дочь моя. Чего же вы от меня хотите?

Он что же, не понимал, чего именно я хочу? Я подавила вспыхнувшее было раздражение. Уж не хочет ли этот приторно-учтивый клирик, чтобы я, герцогиня Аквитанская, стала его упрашивать?

— Этот документ указывает на незаконность брака, в котором я состою, Ваше святейшество, — с нажимом проговорила я. — А вот… — и я с ловкостью фокусника, освобождающего из заточения в пироге так неудачно припасенную Людовиком стайку птиц, вынула из рукава еще одну старую рукопись, — тщательно взвешенное мнение нашего французского аббата, Бернара Клервоского. Наш высоко ученый аббат уже высказывал свое осуждение этого брачного союза. Он полагает, что такой брак вообще не должен был свершиться.

То было могучее оружие. Его святейшество не стеснялся обращаться за советом к преподобному Бернару [86]. Я ждала результата и снова испытывала тревогу, ибо Его святейшество мельком взглянул на пергамент и тут же снова стал всматриваться в меня, будто хотел добраться до моих самых потаенных мыслей.

— Мнение аббата Бернара мне достаточно хорошо известно.

Он аккуратно сложил оба документа, подогнав один к другому, словно в этом заключалось все решение трудного вопроса.

Что же, ничего не получается? Почему его не беспокоит серьезный вопрос законности брака? Значит, придется упрашивать…

— Я чувствую себя проклятой, Ваше святейшество. Всякий день, всякий час чувствую. Невозможно так жить. Можете ли вы вообразить себе, какие муки мне приходится испытывать, хотя и не по моей собственной вине? Моему господину необходим сын, который унаследовал бы его трон; он остро переживает наши неудачи. Вину за это он возлагает на меня, ибо его советники говорят ему, что именно я виновата во всем. Можете ли вы представить, во что превращается моя жизнь? — Я простерла к нему руки, моля о сострадании. — Я не в силах дольше так жить, Ваше святейшество. Не могу поверить, что в этом воля Божья: карать меня за грех, в коем не я повинна.

— Согласен, дочь моя.

Он встал из кресла и прошел к иконам, преклонил колена на молитвенной скамеечке, поднял взор на висевшее прямо перед ним распятие, а я осталась сидеть, мучимая страшной неизвестностью. Потом папа с трудом поднялся на ноги и улыбнулся мне, глядя через всю комнату.

— Теперь я понял, как надлежит поступить. Я обязан вернуть покой и Божью благодать душе вашей.

Сердце мое замерло в надежде.