Меч и корона

Я встала и бросила взгляд на Людовика, который так и сидел по другую сторону стола. Хотя он дал свое согласие, притворяясь совершенно равнодушным, я-то его знала. Ему это было глубоко неприятно, ему не нравилось, что он оказался загнан в такой тупик. Я чувствовала, как он мысленно взвешивает разноречивые интересы и перебрасывает их из руки в руку, будто неумелый циркач, побаиваясь, что тот или иной вдруг выскользнет из руки и вдребезги разобьется на полу. Чем бы все ни закончилось, ему это было равно отвратительно. Отказаться от обширнейшей территории — или обречь себя на жизнь со мной, без наследника мужского пола. Или же осудить меня за прелюбодеяние с Раймундом и тем сохранить за собой земли — мне бы в этом случае запретили вступать в новый брак, а Аквитания перешла бы к Марии. На первый взгляд, это был бы для него великолепный выход. Но и он не годился: Людовик при таком повороте дела тоже не имел бы права жениться вторично до самой моей смерти, а значит, и королевство осталось бы без наследника. За предполагаемые прегрешения король мог заточить меня в темницу, но тогда брак наш сохранил бы силу и взять себе новую супругу Людовик не мог бы.

Некуда деваться, Людовик, нет выхода, кроме признания нашего брака недействительным.

И вот теперь все свершилось, к моему полному удовлетворению. Ну, а если Людовик полагает, что он свяжет мои действия в будущем — ладно, посмотрим. Он и вправду думает, что я признаю его своим сюзереном? И верит, что я стану спрашивать его позволения, какой путь мне избрать в своей жизни? Стану спрашивать позволения на второй брак?

Я расправила юбки и с подчеркнутым спокойствием направилась к дверям; камчатная ткань шуршала по каменному полу, а меж тем кровь моя бурлила от радостного волнения, оно пронизывало меня до самых кончиков пальцев, так что мне стоило труда сдержаться и не выбежать из залы вприпрыжку. Я снова почувствовала себя юной девушкой, на которую не давит ответственность и обязательства — хотя ни то, ни другое никуда не исчезло, ибо власть моя над Аквитанией и Пуату была только что восстановлена. Зато я была вольна возвратиться в Пуатье и занять там свое законное место.

У дверей я остановилась, повернулась все же и присела в низком реверансе, адресованном моему сюзерену. Медленно выпрямилась и спокойно посмотрела на него через всю залу — в глубине души я чувствовала, что смотрю на него в последний раз. Он все сидел за столом, бледный, до крайности изможденный, как монах-подвижник, каким ему хотелось быть. Прекрасные волосы, коротко остриженные, поредели, на лице залегли глубокие морщины — он выглядел стариком, несмотря на свои еще молодые годы. Он смотрел на меня, но ничем не ответил на мой прощальный жест.

Что же он увидел такого, недоумевала я, что принудило его к молчанию? Женщину, которая по торжественному поводу была одета в шелка с драгоценными украшениями, с роскошными, как и прежде, волосами, с безупречно гладкой кожей; женщину бесспорно красивую, а теперь еще и вновь обретшую власть над своими землями. Я ощущала, как эта власть бурлит и играет в моих жилах, вытесняя робкие сомнения по поводу неясного будущего, которое меня ожидало. Людовик отныне за меня не отвечал, как и я ничем не была ему обязана. Я невольно улыбнулась.

Пятнадцать лет замужества — позади.

Людовик не разделял моей радости: он нахмурился, как обиженный ребенок.

И часу не прошло, как я выехала из Божанси в Пуатье в окружении своих собственных воинов, тесно сомкнувших ряды. Прежде чем уехать, я внесла необходимые изменения в свой наряд и отправила гонца к Анри Плантагенету.

Понимала, что никогда еще не бывала в большей опасности, чем теперь.

Я скакала быстро. Галопом. Охрану я свела к абсолютно необходимому минимуму. Для такого путешествия не годились ни паланкин, ни конные носилки — только быстроногие лошади, которых часто меняли с того часа, как мы выехали из Божанси. Даже Агнессу я оставила позади, ибо самым главным сейчас была скорость. Я сознавала поджидающие меня опасности. Как бы я ни скрывала свой маршрут, все равно весть о том, что я оказалась свободной, станет распространяться подобно пожару, вмиг пожирающему подлесок в пору летней засухи. Когда мы приближались к Блуа, где я решила просить пристанища в священных стенах аббатства, на меня нахлынули воспоминания — о том, как в юности, в день своей свадьбы, я мчалась стремглав прочь из Бордо, а Людовик изо всех сил торопил меня в Париж. Он опасался, что мои вассалы могут поднять мятеж и сделать меня пленницей. Теперь же я мчалась обратно в Аквитанию, где могла обрести убежище, но рядом со мной не было мужчины-защитника.

Альфа и омега.

Я снова почувствовала радостное возбуждение, оно не проходило, я просто задыхалась от него. Небольшая охрана из моих аквитанцев тесно смыкалась вокруг меня. Еще два дня — и я буду в полной безопасности в своей столице, в башне Мобержон. В Пуатье, где я могу постоять за себя и глядеть с высоты неприступных стен на всякого глупца, который вообразит, будто может завладеть мною с налета. Никто не сумеет мне помешать.