Меч и корона

Я взмахом руки велела ему помолчать, пока трубадур, не сводя с меня глаз, заканчивал изливать свои чувства.

Возлюбленному надо хоть что-нибудь в награду —
Ведь разве он напрасно хвалу тебе слагал?

— Возлюбленному? Награду? — спросил Людовик и прикусил язык.

— Разумеется. — Я удостоила его одного-единственного взгляда. — Мой трубадур требует взамен своей любви мою любовь. — Как удачно получилось, что он именно в такую минуту пел об этих чувствах (это если верить в совпадения)! — Это же cortez amors, Людовик. Куртуазная любовь. — Я зевнула, прикрывая рот рукой. — Любовь трубадура к своей даме. Он в душе своей боготворит женщину, для него недоступную.

Людовик подошел вплотную и навис надо мной, как крепостная башня.

— Я не потерплю здесь этого человека, который объясняется моей жене в любви.

Совсем хорошо…

— Да отчего же?

— Вы отказались подчиниться мне в день нашей свадьбы. Тогда это было в Бордо, в ваших владениях. Сейчас мы в Париже. Я не потерплю, чтобы этот человек находился в ваших покоях.

Мой трубадур так и стоял на коленях, склонив голову, пальцы его замерли на струнах. Маркабрю, тоже любимец моего отца, мастер сочинять песни — остроумные, непристойные, а еще песни, исполненные такой страстной любви, что женщины просто млели, слушая их. Его слава гремела по всей Аквитании и Пуату. В Париж я привезла его после нашего недавнего пребывания в Пуатье. Красавец мужчина, очень обаятельный, с неотразимой улыбкой. Сейчас, когда он прислушивался к нашему спору, эта улыбка стала озорной.

Людовик взмахом руки велел ему удалиться. Маркабрю поднял глаза, ожидая подтверждения от меня. Я поколебалась — всего одно мгновение, — потом кивнула ему и улыбнулась, глядя, как он с поклоном повернулся и отошел в дальний конец светлицы. Дамы мои также отошли подальше, оставив королю и королеве пространство для улаживания разногласий. Я повернулась к Людовику.

— Вы желали говорить со мной, Людовик? — учтиво поинтересовалась я. — Вам наконец-то понадобился мой совет? Или собираетесь и дальше решать все вопросы без моего участия? — Он поставил свой сундучок с таким грохотом, что у того чуть крышка не отвалилась. — А аббат Сюжер позволил вам навестить меня?

Людовик сердито заворчал, не позволяя увести себя в сторону:

— Вы заигрывали с ним, Элеонора.

— Я не заигрываю со слугами, — скорчила я обиженную мину.

— Я этого не потерплю.

— А по какому праву, — вскинула я голову, — вы делаете мне выговор, господин мой?

Ответил он то, что повторял постоянно, это уже начинало надоедать:

— Я ваш муж.

— Муж? Да я ни разу не видела вас на ложе всю эту неделю — весь месяц, если на то пошло. Даже дольше, чем месяц…

— Такие высказывания вам не приличествуют, мадам. Что же касается вашего наемного певуна… Как это типично для легкомысленного Юга, — заявил он сердито, с укоризной, — поощрять подобное распутство.

Ну, это мы с ним уже проходили.

— Вы осмеливаетесь обвинять в распутстве меня, Людовик? Женщину, которая носит под сердцем ваше дитя?

— Отчего бы и не обвинять? Вы только посмотрите на свои волосы, на свое платье…

— Здесь, в своих покоях, я провожу досуг и вольна одеваться так, как мне заблагорассудится. — Я нарочно провела рукой по длинным волосам, перевитым шелковыми лентами с золотыми зажимами. Людовик не сводил с меня глаз. — Я еще помню то время, когда вы, господин мои, накручивали эти волосы на свою руку…

— Об этом я не стану с вами говорить! — Краска прилила к его лицу. — Я не позволю, чтобы вы походили своим видом на…

Он подыскивал слово. Я подбросила ему это слово, и отнюдь не вполголоса.

— Последнюю шлюху? — закончила я фразу за него.

Это вынудило Людовика умолкнуть, а всех прочих, кто был в светлице — уставиться на нас. Сверкая яростным взглядом, Людовик склонился ко мне и зашептал, причем в тиши светлицы было отлично слышно каждое слово:

— Вы прогоните своего трубадура, Элеонора.

— Этого я делать не стану. Он под моим покровительством.

Людовик величественным шагом вышел вон. Драгоценные украшения — подарок в знак мира, неучтиво оставленный на столе без единого слова, — были просто ужасны: такие тяжелые, что их впору было подвешивать на конскую сбрую. Я упрямо стояла на своем. Знала, что делаю. Не прошло и недели, как Людовик явился в мои покои с новой шкатулкой — маленькой, деревянной, резной. Без всяких извинений или объяснений сунул шкатулку мне в руки.

— Дарю вам, Элеонора. Пусть это напомнит вам о родном доме. Я знаю, что вам нравятся южные благовония, потому и заказал это для вас.

Я открыла шкатулку, из нее пахнуло ласковым ароматом цветков апельсина с несколько резкими тонами, от которых у меня в носу защекотало. Подарок сам по себе был ценен, но еще больше меня тронуло то, что Людовик так позаботился обо мне, постарался сделать что-то приятное. Поэтому я решила быть великодушной и отложила в сторону свое вышивание. Теперь наступило подходящее время, чтобы вернуть ему мою любовь. Я поцеловала мужа в щеку.