Меч и корона

Мы знали, что это должно закончиться, с самого начала понимали, но нам не хотелось расставаться со слезами на глазах. Не будет ни слез, ни вздохов, ни горящих страстью взглядов. Мое расставание со своим сенешалем не даст трубадурам пищи для жалобных баллад о неразделенной любви. Прощались при многочисленных свидетелях. И никто из окружающих не смог бы придраться ни к единому слову, сказанному нами на прорицание — все слова были тщательно взвешены и звучали так, как положено. Граф слегка прикоснулся губами к моей руке, затем помог мне сесть в дорожные носилки и подстелил подушки для вящего удобства. Вручил мне кипу документов — всевозможные указы и записи, касающиеся управления Пуату.

— Да пребудет с вами Бог, госпожа. — Он отступил на шаг и поклонился; солнце позолотило его рыжеватую шевелюру. — К концу года я буду в Париже, дабы обсудить тот политический вопрос, о котором мы с вами говорили.

— Превосходно. Это, как я полагаю, правильное решение. Так я и скажу Его величеству королю.

Он подал знак моему кортежу отправляться, я задернула кожаные занавеси носилок. При этом мешочек с документами едва не соскользнул с моих колен, но я поглядывала на него и успела вовремя подхватить. В мешочке лежал самоцвет (не рубин: у Жоффруа вкус был более тонким, чем у Людовика), вместе с запиской, которая представляла опасность, в отличие от поведения графа на людях.

«Я никогда не забуду эту осеннюю встречу в Пуатье, прекрасная Элеонора. Желаю вам всего доброго. Молюсь о том, чтобы пламя в глубине этого изумруда напоминало вам о ночах, проведенных нами вместе».

Я вдумалась в эти слова и поразмыслила о том, что было. Я не полюбила графа Анжуйского. Я желала его, привечала его, но любви к нему у меня не было. Он доставлял мне радость, я ценила его внимание, получала невыразимое удовольствие от его тела, обладавшего мною — да, все это было. Но сердце мое ему не принадлежало. Наверное, мы были из одного теста — оба эгоистичны, оба искали выгод для себя. Аэлита пожертвовала всем ради любви. Я бы ради анжуйца всем не пожертвовала. Мне было с ним хорошо, без него я стану скучать, но жизнь моя без него не рухнет.

И вдруг к горлу подступило рыдание. Я сжала в пальцах изумруд, волшебный камень, который охранял владельца от болезней и помрачения рассудка. Возможно, я все-таки немножко любила графа. Душа моя все же горевала по нему. Я запрятала изумруд подальше в дорожный сундучок, справившись с желанием надеть цепочку с самоцветом на грудь. Это было бы слишком глупо. Что толку сокрушаться о несбыточном? Ничего хорошего из этого не выйдет.

Тут у меня перед глазами неожиданно всплыла маленькая сценка — расставание с сыном Жоффруа. Я вспомнила, как он смотрел на меня.

Он держался важно, строго соблюдал при прощании привитые ему хорошие манеры. За хлопотами сборов я позабыла в своей комнате шкатулку с документами. Опередив Агнессу, Анри устремился вверх по лестнице и принес шкатулку мне, подал учтиво, несмотря на то, что запыхался от бега, слегка поклонился, и я улыбнулась ему с благодарностью. Он не улыбнулся в ответ.

— Прощай, Анри, — проговорила я, протягивая ему руку.

Он поцеловал мои пальцы.

— Бог да хранит вас в дороге, госпожа.

Что же я разглядела в его глазах? Кажется, какое-то встревожившее меня понимание. Догадки. Подозревал ли он, что у меня роман с его отцом? Не думаю, однако… Я чувствовала, что он оценивает меня, но не была уверена, к каким же выводам он пришел. Губы у него были плотно сжаты, без улыбки, а глаза смотрели на меня спокойно, даже строго. Я догадалась, что он старательно сдерживает какие-то сильные чувства. Но, что бы он там ни думал, от меня он эти чувства таил.

Быть может, он испытывал ко мне неприязнь?

Я слегка пожала плечами. Вряд ли мне стоило над этим задумываться.

— Я желаю тебе всяческого добра, Анри, если дороги наши больше не пересекутся.

— Они непременно пересекутся, госпожа.

— Ты так уверен в этом? Откуда ты можешь это знать?

— Я знаю. Так должно случиться.

Меня поразила прозвучавшая в его словах неколебимая уверенность.

По здравом размышлении я подарил а, Анри одного из своих белых кречетов, раз уж ими он восхищался больше, чем мною. На его серьезном лице сразу же заиграла широкая улыбка, и от восторга он едва нашел слова благодарности. Отчего это я считала его загадочным? Анри был еще совсем мальчишкой, он жил в мире надежд и опасений, которые кружат в юности над нашей головой — как и ушат холодной воды, который прольется, когда мы ожидаем этого меньше всего.

Глава десятая