Меч и Крест

«Неужели это и есть любовь?! Полное безволие, мгновенная потеря всех жизненных ориентиров и кошмарное, унизительное чувство зависимости, как будто от тебя к ней тянется невидимая трубка с кислородом, и стоит ей отойти чуть дальше, ты дернешься и умрешь…»

«А чего, собственно, я должен сострадать тебе? Любовь — штука не более уважительная, чем чирей на заднице!» — вспомнил он еще один свой любимый перл.

Но следовало признать: даже чирей на заднице может доставить массу неприятных и крайне болезненных проблем.

При их приближении сумасшедший даже не поднял головы. Ковалева осторожно присела рядом с ним.

— Что там? — одобрительно спросила она. — Кузнечик?

Митя опасливо дотронулся двумя пальцами до земли, словно бы проверяя ее температуру.

— Это плохая земля, — серьезно сказал он. — Потому нас и поселили здесь. Раньше люди не жалели таких, как мы.

— Что? — сощурился Мир.

— Когда из Кирилловского монастыря сделали больницу, — напряженно объяснила ему Маша, — здесь были такие ужасные условия, что ее имя стало именем нарицательным. Киевское выражение «Загреметь в Кирилловку» означало попасть в беду. По большому счету, больных попросту свозили сюда умирать.

— Здесь злая земля. — Митя посмотрел на нее. И то, что он ненормальный, можно было понять по одному выражению глаз, голубых и не замутненных ни одной из земных забот, простодушных, как у животного. — Тот, кто построил этот дом, сам попался в него.

— Наверное, он имеет в виду инженера Геншвенда, — перевела Миру Маша. — Геншвенд строил новые павильоны для больницы. А в результате сам умер в сумасшедшем доме — в одном из тех павильонов, которые проектировал. Такая ирония судьбы.

— И как ты все это помнишь? — искренне поразился Мирослав.

Внезапно ему стало легче. Маша не собиралась уходить! И прислушавшись к заинтересованным интонациям ее голоса, его сердце немного успокоилось и временно вернулось обратно.

— Тебе тоже дядя Киря рассказывал? — простодушно спросил Машу Митя. — И про художника, который рисовал нас, а потом стал как мы… Рассказывал? — Он нетерпеливо дернул ее за рукав.

— Врубель? — Маша посмотрела на Мира.

— Он реставрировал фрески в Кирилловской церкви? — неуверенно продемонстрировал историческое образование тот.

— Да, — поощрительно закивала Маша. — Есть версия, что для фрески «Сошествие Святого Духа» на хорах Врубель делал эскизы апостолов с обитателей Кирилловки. А к концу жизни тоже сошел с ума. И кстати, ужасно боялся, что его поместят именно сюда.

— Естественно, раз здесь были такие ужасные условия.

— Нет, к тому времени условия были уже ничуть не хуже, чем в любой другой больнице.

— Ты просто кладезь, — восхищенно улыбнулся Мир.

— Похоже, не только я. — Ковалева перевела взгляд на подозрительного всезнайку, который мог бы проводить экскурсии в своем собственном своеобразном заведении.

— И наш врач, — радостно сообщил ей Митя, видимо, признав в ней идеальную собеседницу, понимающую его с полуслова. — Не дядя Киря, другой. Он тоже теперь такой. Потому что эта земля — злая!

— Потому что здесь лежит клад? — осторожно попыталась прощупать его Маша.

Тот закивал и произнес с детской важностью:

— Золото — это сила, а большая сила не может быть доброй.

— А ты знаешь, что здесь произошло?

— Да, — кивнул он опять.

— Здесь недавно погибла девушка, — деликатно начала Ковалева.

— Да. — Митя грустно опустил глаза. — Я виноват. Я не хотел этого.

— В чем ты виноват? — мигом отреагировал Красавицкий, опускаясь на траву перед ним.

— Я не хотел, чтобы она умирала, — жалобно проплакал Митя, глядя себе в пупок. — Но она умерла. Потому что я ее не любил. Она мне сама сказала это… И позвала меня. Но я был плохим. Я не хотел!

— Оп-па! — сказал Мир.

— Вон она! — рука Мити с выброшенным вперед указательным пальцем полетела на церковь, и Маша и Мир резко обернулись, на секунду поверив, что и впрямь увидят там сейчас мертвую Риту в окровавленном платье.

Но узрели только огромного и угрюмого черного ворона, прохаживавшегося по серым солнечным плитам у запертых дверей Кирилловской церкви.

* * *

На стене кабинета висел старый, нарисованный гуашью плакат, еще советский, судя по квадратно-охровым лицам врача и врачихи, в позе легендарных «Рабочего и колхозницы», поднимавших над головами медицинскую чашу со змеей. Рядом с ними мирно соседствовала плейбойного вида эстрадная певица, тоже уже порядком обтрепанная по краям.

— Что вы хотите узнать? — спросил их дежурный врач, тревожно кося глазами на две длинные зеленоватые купюры, перекочевавшие на его стол из заднего кармана Мирослава.

Маша разделяла докторские чувства: в ее семье такие деньги не прописывались и даже никогда не приходили в гости, и при виде их она испытывала странную смесь тревоги и боязливой неприязни.

— Вы ведь дядя Киря, не так ли? — осведомился Мир.

Врач Кирилл Снуровский встревожился еще больше и еле заметно кивнул. Кажется, визитеры пугали его.

— Не знаю, смотрите ли вы телевизор…