Меч и Цитадель

Губы Пиатона тоже зашевелились, как прежде, и мне почудилось, будто на лице слабоумного мелькнула гримаса сочувствия. От этого я снова пришел в себя – хотя дело, возможно, было лишь в полудюжине глотков талого снега. Проглотив последнюю горсть, я остался на месте, принялся соскребать с пола еще одну, но между тем спросил:

– Ты рассказывал о Пиатоне. Отчего он не говорит?

– Дышать, бедняга, не может, – объяснил Тифон, нянча в ладони восставшее, налившееся кровью мужское достоинство. – Я, как уже говорил, контролирую все произвольные действия, а скоро обрету власть и над непроизвольными. Ну а бедный Пиатон пока сохраняет способность шевелить языком и губами, но что касается речи, тут он – словно музыкант, жмущий на клапаны флейты, в которую не способен дуть. Когда насытишься снегом, скажи, и я отведу тебя туда, где ты сможешь разжиться чем-нибудь посущественнее.

Я сунул в рот еще горсть снега и проглотил его.

– Этого хватит. Да, проголодался я очень.

– Прекрасно, – сказал Тифон и, отвернувшись от окон, двинулся к одной из боковых стен.

Подойдя ближе, я обнаружил, что сооружена она не из простого камня, как думалось мне поначалу. Скорее то был какой-то кристалл либо толстое дымчатое стекло, а в толще его виднелись караваи хлеба и множество странных блюд – недвижных, безупречных, словно еда, запечатленная на полотне живописца.

– У тебя есть талисман немалой силы, – сказал Тифон. – Дай его мне, и тогда мы сможем открыть этот… буфет.

– Боюсь, я не понимаю, о чем ты. Тебе нужен мой меч?

– Мне нужно то, что ты носишь на шее, – ответил он и протянул руку к ладанке.

Я отступил назад.

– В ней никакой силы нет.

– Тогда ты ничего и не теряешь. Дай ее мне.

В тот же миг голова Пиатона легонько, едва уловимо для глаз, качнулась из стороны в сторону.

– Это всего-навсего старинная безделушка, – сказал я. – Когда-то я вправду думал, будто в ней заключена немалая сила, но когда попытался исцелить ею прекрасную девушку, лежавшую при смерти, она не подействовала, а вчера не смогла вернуть к жизни путешествовавшего со мною мальчишку. А как ты узнал о ней?

– Следил за вами, как же еще! Взобрался достаточно высоко и прекрасно вас видел. А когда мое кольцо спалило мальчишку и ты спустился к нему, увидел священный огонь. Нет, если не хочешь, давать ее мне в руки не обязательно – просто сделай, как я скажу.

– Ты мог предупредить нас загодя, – заметил я.

– С чего бы? В то время я вас знать не знал. Так ты хочешь есть или нет?

Я вынул камень из ладанки. В конце концов, его видели Доркас с Ионой, да и Пелерины, по слухам, в дни больших празднеств выставляли монстранцию с ним напоказ. На ладонь Коготь лег словно синее стеклышко: огня в нем как не бывало.

Тифон с интересом склонился над ним:

– Не слишком-то впечатляет. Теперь преклони колено.

Я опустился на колено.

– Повторяй за мной: «Клянусь всем, олицетворяемым сим талисманом, за полученную мною пищу стать послушным орудием особы, известной мне под именем Тифона, до конца дней…»

Тенета, рядом с которыми сеть Декумана казалась проще простого, примитивнее примитивного, с каждым его словом затягивались все туже и туже. Сплетенные Тифоном чары были так тонки, что я едва замечал их, но каждая нить его сети казалась холоднотянутой стальной проволокой.

– «…и отдавать ему все, что имею, и все, что буду иметь, все, чем владею и буду владеть в дни грядущего, его волею жить и его волею принять смерть».

– Нарушать обеты мне уже приходилось, – сказал я. – Если приму этот, придется нарушить и его.

– Ну так прими, и дело с концом, – откликнулся Тифон. – Это не более чем ритуал, но формальности следует соблюсти. Прими клятву, а я разрешу тебя от нее, как только ты насытишься.

Однако я поднялся на ноги.

– Ты говорил, будто любишь правду. Теперь я вижу, в чем суть: речь о правде, связующей по рукам и ногам.

Не спрячь я Коготь в ладанку – расстался бы с ним в следующий же миг. Схватив меня, прижав мои руки к телу так, что я не смог выхватить из ножен «Терминус Эст», Тифон помчался к одному из окон. Сопротивлялся я изо всех сил, но… с тем же успехом трехмесячный щенок мог бы рваться из рук энергичного, крепкого человека.

Вблизи из-за огромной величины окно казалось вовсе не окном – в зал словно бы сама собой вторглась часть внешнего мира, и часть та являла собой не пустоши и леса у подножья горы (как следовало бы ожидать), а лишь бескрайний простор части неба. Каменная стена зала, меньше кубита в толщину, мелькнула мимо, точно мутная линия, граница, отделяющая воду от воздуха, какой она видится плывущему с открытыми глазами.

Так я и оказался снаружи. Тифон перехватил меня за лодыжки, но из-за толстой кожи сапог, а может, просто с перепугу мне на миг показалось, будто я лечу вниз. Спина моя обратилась к громаде горы, мягкий мешочек с Когтем закачался под теменем, удерживаемый подбородком. Еще помню внезапный нелепый страх: что, если «Терминус Эст» выскользнет из ножен?