Меч императора Нерона

— Что хочет от меня учитель Петр? — снова спросил он вместо ответа.

Онисим недовольно помолчал, потом сказал, понизив голос:

— Никий должен убить Нерона, и ты передашь ему

это.

— Так хочешь ты? — Симон почувствовал, что страх перед гостем проходит.

— Так хочет учитель Петр,— хрипло выговорил Онисим.— Так хочет учитель Иаков. Так хочет Бог.

«Это ты думаешь, что так хочет Бог»,— хотелось сказать Симону, но он промолчал.

— Ты понял мои слова? — спросил Онисим, и в голосе его была теперь нескрываемая угроза.

— Я понял тебя,— кивнул Симон, улыбнувшись одними губами (при неярком свете в комнате гость вряд ли мог это заметить).

— Значит, ты сделаешь то, что хочет учитель Петр и учитель Иаков? — Гость спрашивал с какою-то особенной строгостью и, подавшись вперед, внимательно посмотрел в лицо Симона,

— Я не знаю,— ответил Симон, в этот раз прямо глядя в глаза гостю.— Я не могу увидеть Никия.

— Что значит, не можешь?

— Это значит, что меня не пускают во дворец, а он живет там.

— Но он не может находиться там все время, когда-то же он должен выходить.

— Я не знаю, когда он выходит,— чуть раздраженно проговорил Симон,— преторианская стража не докладывает мне об этом. И если даже я смогу его увидеть, то только издалека. Или ты полагаешь, я прокричу Никию, что он должен убить императора? Ты, наверное, не жил в Риме и не понимаешь...

— Я все понял,— резко перебил его Онисим,— ты отказываешься сделать то, что приказывает тебе учитель Петр.

— Я не отказываюсь, я не могу.

— Я тебе не верю, ты лжешь!

— Ты можешь не верить мне, но это правда,— в тон Онисиму жестко выговорил Симон.

Онисим вздохнул и встал.

— Берегись, Симон из Эдессы,— сказал он, подойдя к двери и глядя на Симона сверху вниз,— ты знаешь, как мы поступаем с отступниками.

— Ты угрожаешь мне? — Симон встал.

— Я даю тебе время одуматься,— сказал Онисим чуть дрогнувшим от злобы голосом, и Симону показалось, ;что тот может его ударить.— Если этого не произойдет — берегись! Мы покараем и тебя, и Никия вместе с проклятым Нероном. Тот, кто не хочет убить чудовище, служит ему. Знай, каждую минуту я буду следить за тобой, следить и ждать. Не испытывай моего терпения и не губи свою душу.

— Я не верю, что учитель Петр послал тебя! — воскликнул Симон, отступая на шаг.— Учитель Петр милосерден, а ты...

— Все сказано! — перебил его Онисим и, более ничего не добавив, вышел в дверь.

Когда шаги гостя затихли в ночи. Симон опустился на пол и долго сидел так, настороженно вглядываясь в темный угол комнаты. Ему все время казалось, что кто-то наблюдает за ним оттуда.

Глава вторая

Прошло не так много времени с того дня, как Никий впервые вошел во дворец и остался здесь, но ему казалось, что он живет тут давным-давно. Он сделался своим человеком у Нерона, словно знал императора с самого детства, словно был не безвестным провинциалом, волею случая попавшим в Рим, а родственником Нерона и даже его братом. Кровным братом, а не таким, какими считали себя все в христианской общине Александрии, а потом Фарсала.

Об общине он вспоминал редко и гнал прочь такие воспоминания, а по прежней жизни не тосковал совсем. Он даже не мог теперь сказать, любит ли он учителя Павла так же, как любил его прежде. Иногда он думал, что любит, а иногда... Та, прежняя жизнь теперь казалась ему скучной, лишенной той энергии, какую он постоянно ощущал здесь, при дворе Нерона. Да, он видел много гадостей, тут распутство и излишества считались нормой, но все это не возмущало его так, как возмущало прежде, когда он лишь слышал об этом, но не видел сам. Никогда он не думал, что к этому можно привыкнуть, но привык очень быстро.

То, что сообщил ему Симон во время их последней встречи, было воспринято Никием как знак. Павел все умел предугадывать заранее, и это он предугадал тоже. Сам Нерон нравился Никию в той же мере, в какой не нравилось все его окружение. Все эти чванливые патриции, заискивающие перед императором, казались ему жалкими. Порой он говорил себе, удивляясь: «И это римский патриций? И это римский всадник?» Они отличались от актеров и вольноотпущенников, во множестве живущих при дворе, только тем, что в отсутствие Нерона напускали на себя высокомерие и смотрели на окружающих свысока. Но лишь только Нерон оказывался рядом, все их высокомерие исчезало, и они готовы были исполнять все прихоти императора, а в этом смысле император был большой искусник.

Даже самые близкие к Нерону люди — такие, как командир преторианцев Афраний Бурр и Анней Сенека, который еще так недавно казался Никию едва ли не лучшим из живущих,— даже они вызывали в нем презрительную усмешку. По крайней мере, Нерон вертел ими как хотел. И этим он нравился Никию больше всего. В них не было жизни, а в нем она была.