Меч императора Нерона

— Декорации расставлены — носилки поданы. Иди, Никий, и возвращайся со славой.

Никий низко поклонился полусогнутой спине Нерона, пошел прочь, деревянно ступая плохо слушающимися ногами. Чем ближе он подходил к выходу на площадь, тем сильнее его била дрожь. Он ощутил ее еще сегодня утром, лишь только открыл глаза. Сначала она никак внешне не проявлялась, но потом вышла наружу сначала в ноги, а теперь и в руки. Он остановился, вытянул руки ладонями вверх — пальцы заметно подергивались. «Нерон прав,— подумал он — я в самом деле как актер, впервые выходящий на сцену». Держа голову прямо, он быстрыми шагами устремился из дворца. Сбежал по лестнице, покосившись в сторону окна, за которым стоял Нерон, и торопливо подошел к императорским носилкам. Открыл дверцу, заглянул внутрь.

Носилки были пусты. Справа, на полочке у кресла, лежал нож, средних размеров, обоюдоострый, с удобной ручкой. Никий сам положил его сюда, когда носилки стояли еще во дворе. Он сделал вид, что разговаривает с императором, сидящим внутри: повел рукой, улыбнулся, покачал головой. Все движения и улыбка выходили замороженными — если бы это происходило на сцене, публика, наверное, со свистом прогнала бы его прочь. Но это происходило не на сцене, да и публика находилась далековато.

Толпа зевак, пришедшая поглазеть на выезд императора, стояла за шеренгой преторианских гвардейцев шагах в пятидесяти от Никия. Он снова посмотрел в полуоткрытую дверцу на пустое пространство носилок и вежливо кивнул, словно отвечая на слова императора. Опять нетерпеливо покосился на толпу за шеренгой преторианцев и — увидел...

Высокий мужчина в тоге подошел к центуриону (это был все тот же Палибий) и что-то сказал ему, указывая на императорские носилки рукой, в которой был зажат свиток. Никий узнал Онисима, и все внутри его замер Ему следовало опять обратиться к пустому пространству носилок, чтобы все виделось естественно, но он не мог заставить себя: смотрел на Онисима во все глаза, не в силах пошевелиться.

Онисим, впрочем, ничего не мог заметить — он что-то говорил Палибию, уже размахивая руками, тот отвечал тем же, и разговор их делался все горячее.

Чтобы взять себя в руки, Никий перевел глаза на окно, за которым стоял Нерон, вспомнил: «чтобы не посрамить великого учителя...», глубоко вздохнул и, поймав взгляд Палибия, чуть сдавленно крикнул:

— Пропусти его, Палибий!

Палибий смотрел на него нерешительно, и тогда, не в силах заставить себя прокричать еще что-либо, Никий просто вяло махнул рукой.

Но этого взмаха оказалось достаточно. Палибий (насколько мог рассмотреть Никий с такого расстояния) что-то проворчал недовольно и отрывистым жестом указал Онисиму на носилки. Онисим стал приближаться.

Шел он медленно, ступал неровно, смотрел себе под ноги. Тога сидела на нем мешковато, и Никию все казалось, что тот запутается наконец в длинном одеянии, споткнется и упадет. Кто бы знал, как этого желал Никий!

Но Онисим, хотя и ступал неровно, все-таки не споткнулся, и вот уже Никий увидел его напряженное лицо с тяжелыми скулами. Одну руку он держал прижатой к телу — наверное, там и был спрятан меч,— а другой, в которой зажал свиток, он широко размахивал.

Когда Онисиму до носилок осталось не больше десяти шагов, Никий плотно прикрыл дверцу, быстро зашел с другой стороны и, пригнувшись, юркнул внутрь. Противоположная дверца носилок была им предусмотрительно открыта. Взял нож с полочки, сжал рукоятку так, что заломило пальцы; сердце тяжело и гулко стучало в груди.

Сидел, напрягшись и не чувствуя ног, прижав нож к бедру. За занавесками показалась тень — показалась, исчезла и показалась снова. Онисим почему-то медлил. Никий чувствовал, что еще несколько мгновений, и он не выдержит, бросится наружу. Но тут дверца отворилась и Онисим втиснулся внутрь так стремительно (почти броском), что едва не навалился на Никия. Тот отпрянул назад, округлившимися глазами глядя в лицо Онисима, казалось, искаженное безумием. Рука Онисима с коротким мечом была отведена назад, готовая к удару. Он обвел быстрым взглядом внутренность носилок и, не увидев того, кого ожидал увидеть, вдруг поднял голову и отчаянно простонал. Стон походил на рев раненого зверя. Его морщинистая шея обнажилась, острый кадык дернулся вверх и вниз.

И Никий ударил его что было сил в обнажившуюся шею, провел лезвием справа налево, как учил его Онисим. Кровь брызнула фонтаном, Никий ощутил ее жаркую влагу на своем лице, выпустил нож, отпрянул назад, вдавился в стенку носилок. А Онисим повалился на него, уткнувшись головой в колени Никия.

Тут Никий закричал — неистово, страшно. Он пытался сбросить голову Онисима со своих коленей, но она была словно из камня, и у него не хватило сил оттолкнуть ее.

Крик Никия еще не смолк, когда он услышал топот, потом солдаты оттащили Онисима, бросив его на землю перед носилками. Никий хотел подняться, оперся рукой о сиденье, почувствовал липкую влагу на ладони, отдернул руку и, неловко повернувшись, упал на дно носилок, больно ударившись лбом об острый край порога.