Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)

– Никогда больше не называй меня этим именем. Ступай. Оставь меня умирать в горе и позоре. Поезжай в Геную, где тебе и место. В стране, где море без рыбы, горы без деревьев, мужчины без чести, а женщины без стыда. Возвращайся к праздности и достатку, которые ты получил в обмен на честь. Наслаждайся этим, пока, такой же слабовольный, как и твой отец, ты не кончишь свои дни так же, как и он.

Эта театральная речь и упоминание об отце, как всегда, возбудили его ярость.

– Мадам, ограничьтесь в ваших оскорблениях мной, ибо я могу ответить на них. Не тревожьте прах моего отца.

– Неужели ты думаешь, что он может почить в мире? – пронзительно закричала она. – Иди, говорю я тебе. Оставь меня. – Ее притворные слезы полились еще обильнее, все более неистовые рыдания сотрясали ее тело.

Сжимая и разжимая кулаки, Просперо расхаживал из угла в угол по скудно обставленной комнате, совершенно сбитый с толку. На миг он вновь оказался около матери и снова взглянул из окна на тоскливый зимний пейзаж, на серо-голубые воды Арно под серым небом и ряд желтых домов на Старом мосту. Рыдания матери звучали у него в ушах. Просперо боролся со своим благоразумием, а оно отказывалось уступать ему.

– Матушка, вам следует довериться моим суждениям, – отчаянно настаивал он, сознавая всю тщетность своих увещеваний.

– Твоим суждениям! Господи, спаси нас! И я должна доверять им? После всего?

Он не обратил внимания на новые насмешки. Он взывал к ее любви к роскоши, к эстетству.

– Вы оставите этот жалкий постой у Строцци и вернетесь наслаждаться своей собственностью в Генуе.

– Будь проклята твоя Генуя и все, что там есть! – ругалась мать сквозь рыдания. – Будь проклята! Чтобы глаза мои ее больше не видели. Но ведь ты заставишь меня поехать, чтобы разделить с тобою твой позор. Чтобы на меня показывали пальцем. Вот она, мать Адорно, который пошел по пути Иуды. – Последовал взрыв ужасного смеха, полного горечи и злости. – Я остаюсь здесь. Ибо здесь, по крайней мере, я могу укрыться от людей. Иди, я тебе говорю. Можно считать, что ты убил меня, точно так же как отца. Ты сделал все, что мог.

– Как вы несправедливы, – посетовал он. – И как скоры на обвинения.

– Что же мне, нахваливать тебя? Разве ты заслуживаешь этого?

– Я заслуживаю, мадам, вашего доверия. Позвольте мне поступать так, как я считаю правильным.

– А ты и поступаешь, не так ли? В меру своих сил.

В конце концов благоразумие покинуло его. Он видел муки матери и не мог вынести этого разговора. Она должна знать правду, а он – надеяться на ее осмотрительность, хотя Просперо знал, что его надежды беспочвенны.

– Да, именно так. – Он был очень раздражен. – Но вы даже не предполагаете, во имя чего я это сделал. Вы называете меня Иудой, и это имя мне подходит. Но не по той причине, которую подразумеваете вы. Я не осквернял себя предательским лобзанием добровольно. Я покорился, вот в чем разница.

На заплаканном лице матери появилось недоуменно-укоризненное выражение. Просперо злорадно ухмыльнулся.

– Теперь, мадам, вы знаете всю правду. Вы выжали ее из меня своими бесконечными причитаниями. Позаботьтесь теперь сохранить ее более свято, чем я хранил от вас. Позаботьтесь, чтобы я никогда не раскаялся в своем доверии.

– Какую правду? – нерешительно спросила она. – О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду?

– Неужели вы еще до сих пор не поняли? Эти Дориа нагло пришли ко мне с богатыми дарами в обагренных кровью руках, поскольку это часть их замыслов. Так же нагло, если хотите, я принял их предложения, согласившись на поцелуй мира, поскольку это отвечало моим замыслам. Как аукнется, так и откликнется. Но делаю я это только потому, что, отвергнув их предложения, заставил бы остерегаться меня, и тогда канули бы все мои надежды на их окончательное уничтожение. Достаточно ли я откровенен теперь?

Такая полная откровенность заставила ее вскочить, раскрыв от изумления рот. Она стремительно подбежала к нему и, протянув тонкие руки, положила их ему на плечи. Ее глаза, мокрые от слез, смотрели в его глаза.

– Ты не обманываешь меня, Просперо? Это правда?

– Подумайте сами, разве это не похоже на правду? Возможно ли что-нибудь другое?

– Ничего другого быть не могло, если речь идет о моем сыне. Но этот брак? С ним обман зайдет слишком далеко. Зачем делать то, чего можно не делать совсем?

Он обнял мать за плечи и повел назад к креслу.

– Садитесь, мадам, и слушайте, – велел он и, когда она снова уселась, преклонил колено подле нее.

Теперь он был спокоен и нежен, как ребенок на руках у матери или кающийся грешник, коленопреклоненный перед исповедником. А исповедь его посвящалась Даме из сада. Он провел мать по сокровенным уголкам своего сердца, где она увидела монну Джанну, и рассказал ей о данном им обете не жениться до конца дней, если не удастся жениться на той, что была для него верхом совершенства. Его мужественность приносилась в жертву любви столь чистой и благородной, какую вряд ли испытывал мужчина или внушала когда-либо женщина, даже очень достойная.