Меч Кайгена (ЛП)

— Мне так жаль, — она поклонилась еще раз и убежала из хижины.

Покинув Хиори, Мисаки бродила. Делая вид, что проверяла соседей, она ходила по деревне. Она навестила Катакури Маюми и ее отца-калеку, Хисато, который закончил делать крышу их хижины, женщин Мизумаки, почти закончивших свой дом, и волонтеров Гинкава, которые начали работать над хижиной для детей, оставшихся сиротами после атаки.

Мужчины Амено собрались у оснований приюта, поприветствовали ее и поклонились, но она решила не беспокоить их, заметив, что они нервничали, пытаясь разделить припасы. Судя по тому, как им было тяжело, им нужна была помощь Такеру с цифрами, но он едва участвовал в восстановлении, вернувшись с вершины горы. Он исправил бы цифры, но не участвовал в планах, оставив все Котецу Каташи, который все еще приходил в себя после потери ноги, и Квану Тэ-мину, который все еще испытывал трудности в общении с жителями Кусанаги.

Не желая думать о Такеру, Мисаки вклинилась в разговор Котецу с Кваном о планах построить хижины прочнее в грядущие месяцы, хотя она ничего не понимала в планировке деревни и строительстве. Когда солнце село, и огни стали угасать, Мисаки уже всех посетила, оставалось только пойти в дом, в спальню. К Такеру.

Дом было темно, когда она прокралась. Изумо давно уснул, привязанный у ее груди, и он не шумел, когда она опустила его в «колыбель». В темноте Мисаки нашла четыре спящих пульса — Хироши, Нагаса, малышка Аюми и Сецуко. Женщина спала в одной комнате с детьми с тех пор, как дом опустел. Она уже не могла спать с мужем, и Мисаки полагала, что ей было спокойнее спать с семьей, как было у нее самой в детстве.

Сецуко пошевелилась, Мисаки выпрямилась у колыбели.

— Эй, милашка, — буркнула она, что было забавно слышать во тьме. — Ты поздно, — она звучала утомлённо, но в радостном плане, от дня труда.

— Знаю, — шепнула Мисаки, желая присоединиться к Сецуко на полу, разделить ее радость. — Прости. Прошу, спи дальше.

Она подумывала остаться тут, с подругой и детьми, крепко спать, окруженная любовью. Но это не могло обсуждаться. Женщина, которая спала вне главной спальни, была женщиной, от которой отказались. А Такеру пока еще не отказался от Мисаки.

Отойдя от колыбели Изумо, она покинула комнату тихого дыхания и милого биения сердец. Даже зимой комната, где спал Такеру, была холоднее других. Многие сильные теониты, включая брата Такеру, имели такой сильный пульс, что Мисаки ощущала его на расстоянии баундов. Сердце Такеру билось тихо, но уверенно. Его дыхание едва двигало воздух. Если бы не жуткий холод, который он источал, Мисаки не поняла бы, что ее муж был там, спал на их футоне. Она была рада, что Боги наделили ее беззвучностью змеи. Она скользнула под одеяла рядом с Такеру, не разбудив его.

Ей снился день, когда она билась с Мамору в додзе. Только в их руках были не боккены. Мамору держал свой красивый змеиный меч. Мисаки держала Дочь Тени.

— Осторожно, — Мисаки смутно понимала, что тренировка с таким оружием была опасной. — Я не хочу навредить твоему мечу.

— Уверен, он будет в порядке, — сказал Мамору спокойно, и от этого страх Мисаки вырос. — Маморикен сильный.

— Маморикен? — медленно повторила Мисаки. — Это не… у твоего меня нет имени.

«Пока нет, — кричала далекая ее часть. — Нами, прошу, еще нет. Дай моменту задержаться. Дай мне остаться с ним».

— Конечно. Это Защитник.

— Нет…

— Разве не это ты сказала мне делать, — сказала Мамору. — Защищать тех, кто мне важен, любой ценой?

— Я этого не говорила.

«Я не говорила «любой ценой». Никогда…».

— Но ты меня назвала, да? — сказал Мамору. — Когда я родился?

— Нет!

— Ты знала, что я был таким, когда я был еще в твоей утробе. До моего рождения я уже…

— Нет! — Мисаки ударила, забыв, что Сираденья все еще была в ее руке. Стекло попало по плоти. Она и Мамору опустили взгляд. Рана зияла в его боку. Она убила его.

— Каа-чан… — Мамору не злился, когда посмотрел в ее лицо. Хуже. Он выглядел изумленно. — Почему? — спросил он голосом, полным обиды. — Почему?

Глаза Мисаки открылись, она села, но Мамору стоял у футона. О, Нами…

— Ты не должна была бросать меня, — с укором сказал он, теперь он злился. — Почему ты оставила меня там одного?

Мисаки хотела заговорить, но будто замерзла изнутри, как было во все разы под ее мужем, когда она пыталась не дать себе отпрянуть. Может, долго пролежав на этом футоне, она забыла, как двигаться? Даже ради сына?

— Почему ты делаешь это? — осведомился Мамору, его ньяма росла, ледяная, как у его отца. — Почему ты держишь меня тут? Почему делаешь это со мной?

«Я не хотела, — пыталась сказать Мисаки, а холодная джийя Мамору поднималась по стенам, формируя шипы изо льда. — Прости! Сын мой, мне так жаль!» — но из ее открытого рта не вырвалось ни звука.

Плоть отделялась от его шеи и лица, треща, пока она сгорала. Он был мертв, когда его тело сгорало, но не этот Мамору. Этот Мамору визжал:

— ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛА МЕНЯ?

Лед понесся к Мисаки, шипел, столкнувшись с адским огнем…